– Перевод к вивисекторам. У них не пофункционируешь.
Надежда стоит, зажав уши. Мне тоже хочется, но поздно. Толкаю ее в спину. Почти грубо. Но разве она виновата? Виноваты какие-то вивисекторы.
– Надо вызвать воспитателя, – шепчут в темноте. – Какой у них внутренний?
– Перестань, – отвечают. – Пусть смотрит. Может, у нее одно развлечение – смотреть.
– Жалостливый.
– Не-а. Оптималист.
– Что за зверь такой?
– Каждый феномен требует оптимального отношения. Не больше, не меньше.
– А-а-а, моя хата с краю?
– Ты их видел?
– Я туда не хожу. Берегу психическое здоровье. Может, конфетку дать?
– Не отвлекайся. Ночная смена не для отвлечений, а для упрямой работы. ОГАС жаждет информации, и наша задача – накормить ее.
– Утром опять столпотворение начнется с квартальными отчетами. И мы крайние.
– Назвался «шарашкой», делай всё, что говорят.
– Угу.
– Что – угу?
– Угу.
Разговор сменяется щелчками клавиш. Хорошо быть идиотами. Пускать слюни и есть сопли. С подобной стороны приют мне еще не открывался. Мы – невидимки. Мы – никто. Пустое место. С одного боку – хорошо, когда тайком пробираешься в подобные места. Но с другой стороны… Захочется выть. Делать идиотские поступки, чтобы привлечь внимание. Хоть какое-то. Кричать. Стучать по столам. Бегать голышом. Мочиться в коридорах. Но ведь этого и ждут? Что взять с дурака, кроме анализов, да и то некачественных? Поневоле проникнешься жалостью и пониманием. Дайте мне справку, что я не верблюд.
– Мы никто и звать нас никак, – говорю вслух.
Надо идти, Надежда тянет вперед.
Девочка по имени Надежда. А в чем она? В чем именно надежда заключается? Ведь и мы станем такими же, как Левша. И нас заберут неведомые вивисекторы. А до того никто не обратит на нас внимания.
– Ты понимаешь? – шепчу я Надежде. – Ты понимаешь?
Не бойся. Не переживай. Не дрейфь.
– Хотелось бы. Каково – превращаться в идиота? Или мы уже такие? Только не понимаем и не поймем? Думаем, что умные, а на самом деле – дураки?
Тебе и в голову не придет, что уготовано нам.
– Конечно. Я глупая.
Надежда обнимает и гладит по спине.
– Телячьи нежности.
Больше не будешь?
– Нет.
Я их не знаю. Не узнаю. Даже при свете ночника, что вырезает заостренные лица. Кто-то бормочет. Махает руками. Дрыгает ногами. Встает с постели, чтобы опять на нее грохнуться до звона пружин. Лежат на боку и смотрят в тумбочку. Размазывают по лицу вечерний кефир из чашек-непроливаек. Мальчики и девочки. Совсем маленькие и совсем взрослые. Без разбора. Без стеснения. Теперь знаю, куда попадаем мы. Тощие и толстые. С одним выражением лица. Гагарин в космос летал, но бога не видел. Мы никуда не летали, но видим ад. Бога нет, ад есть.
Входит санитар в халате с закатанными по локоть рукавами, с кипой подгузников, перевязанной бечевкой. Сваливает их на ближайшую кровать, сдвинув тощие ноги безымянного идиота. Достает из кармана нож, разрезает бечевку. Насвистывает песенку. Халат в неряшливых пятнах. Еда? Переворачивает ближайшую, задирает ночнушку, срывает старый подгузник, переполненный отвратными запахами, и надевает новый. Старый летит в переполненное ведро. Подопечная просыпается, мычит, сучит ногами.
– Спи, спи, – говорит санитар, – не пришло еще твое время.
Переходит к другому. Движения отработаны. Робот, а не человек. Над некоторыми задерживается, сняв подгузник, рассматривает, цыкая и хлюпая:
– А чего? Ничего. Очень даже можно попробовать.
