Джинн только буркнул себе под нос что-то по-шумерски и через мгновение превратился в клубящееся облако, которое со свистом промчалось через носик лампы в средину ее. Данил закинул лампу в грудь и закрыл дверцу.
— Клянусь честью выпускника Петербургского Технического Института, что не выпущу джинна вплоть до разъяснения дела и моего освобождения, — пообещал он Кусову.
Князь-полковник милостиво кивнул, принимая клятву.
— Да, конечно, можете его не отдавать, — сказал он. — Думаю, что сам я уже узнал о вас достаточно много. Я верю, что вы невиновны, тем не менее, ради добра следствия и вашей же безопасности, я обязан вас обоих задержать. Обещаю сделать все, что только будет в моих силах, чтобы вас больше не пытали и не мучили допросами.
— Рад был познакомиться, пан полковник. — Инженер поклонился. — Это большая честь, быть арестованным офицером столь высокого класса.
— Мне весьма жаль, что обстоятельства поставили нас в столь неудобную ситуацию, — ответил на это Кусов. — Надеюсь, что весьма скоро все обвинения снимут, а вас освободят. Я же сниму обвинения о моем похищении и избиении. Мне тоже было очень приятно познакомиться со столь способным исследователем и изобретателем. А сейчас прошу сюда…
Он властным жестом призвал протискивающихся в магазин полицейских и обменялся с ними несколькими словами, после которых городовые встали по стойке смирно и отдали ему салют. Через минуту на улицу вывели всех девушек и едва стоящую на ногах Генриетту. Под самый конец, под охраной, вышел и Данил. Протискиваясь мимо Навозника, он нежно погладил его корпус. Кто знает, а вдруг он видит его в последний раз. Прежде чем усесться в полицейскую карету, которая между тем прибыла из Цитадели, он глянул в небо — темное и дождливое, но, по крайней мере, реальное и знакомое.
— Снова в тюрягу, — вздохнул Довнар. — Только это, похоже, лучше, чем торчать в бездне.
Он уселся в тюремный экипаж, размышляя над тем, не покормят ли его в тюрьме ужином. И не угостят ли выпивкой… Он готов был руку отдать за бутылку водки.
Варшава, 15 (27) ноября 1871 г., утро
На Мировской площади[70] выставив штыки, ровными рядами стояли роты Лейб-гвардейского Волынского полка. Темные шинели пехотинцев сливались с фоном — длинными и мрачными зданиями мировских казарм. Свинцовые, низкие тучи только усиливали эффект серости и делали атмосферу более гнетущей. Не помогли чистка сапог до глянца и смазка оружия; гвардия не сияла, как случалось обычно во время парадов и смотров. Штыки не желали блестеть, даже полковой штандарт с желтым крестом и двуглавым орлом опал и висел печально, словно цветастая тряпка.
Офицеры в черных парадных мундирах и белых лосинах обнажили сабли перед принимающим смотр наместником. Фельдмаршал Федор Федорович Берг ехал на своей паровой коляске, которую толкал приятный на вид полковник жандармерии в отставке, но остающийся доверенным советником, Сергей Муханов. Их сопровождал командир волынцев, генерал-майор Дмитрий Дмитриевич Прохоров.
Берг грозно глядел на неподвижных солдат. Пехотинцы знали, что от старого офицера не скрыть даже малейшее нарушение устава или порядка. Все должно было быть идеальным и соответствующим предписаниям. В глаза фельдмаршала могла броситься какая-то деталь, портящая совершенную картину, к примеру, недостаточно начищенный орел на кивере или не застегнутая пуговица, и тогда беда командиру полка, наказание от которого незамедлительно получит командир разгильдяйской роты, который, в свою очередь, жестоко отомстит подчиненным ему фельдфебелям, ну а те уж постараются, чтобы рядовые не забыли этого дня на всю оставшуюся жизнь. Так что воздух был наэлектризован напряжением и ожиданием. Солдаты втягивали животы и удерживали дыхание; они замерли, словно вытесанные из камня или отлитые из стали, совсем словно стоящая на самом конце рядов батарея боевых големов.
Точно так же чувствовал себя и полковник Кусов, находящийся на конце площади, во главе собственного небольшого отряда: четырех офицеров — агентов, шести жандармов — мехаборгов и двух боевых автоматов. К отдельной оперативной ячейке III Отделения Личной Его Императорского Величества Канцелярии отнеслись, словно к обычному подразделению, равняющемуся по статусу лейб-гвардии. Это свидетельствовало о немилости в глазах графа Берга. Приказ о необходимости присутствовать на смотре Кусов получил лично от одно из младших адъютантов наместника, который довольно-таки грубо,
