пианист. Как же найти полковника? Где может быть его очередное убежище? Где он хранил выведенные из активного применения боевые автоматы? Понятия не имею…»
— Действовать нужно быстро, — произнес он вслух.
— Не поняла? — переспросила его пани Чверчакевичева.
— Так, немедленно освободите эту даму, — приказал Кусов жандармам. Он поклонился и поцеловал женщину в руку. — Вы простите, но служба зовет. О Генриетте прошу не беспокоиться, я лично прослежу, чтобы с ней ничего не случилось.
Он дал знак жандармскому офицеру.
— У вас имеется какой-нибудь скоростной экипаж? Я должен незамедлительно попасть в замок, вы же по телеграфу должны сообщить туда, чтобы будили наместника.
— Кого?
— Понимаю, что это столь же хлопотно, как если бы я приказал вам вытащить из варшавских подвалов василиска, но я ведь выразился четко: на- мест-ни-ка! Графа Берга, если вы до сих пор не знаете, кто правит нами от царского имени.
Молодой офицер побледнел от страха и отдал салют.
Одну руку Гени громадной лапой блокировал жандармский унтер-офицер со шрамом на роже, вторую — столь же рослый поручик с бегающими глазами. Девушка сидела между ними на сидении раскачивающейся арестантской кареты. Напротив них свободно развалился полковник Муханов, все время внимательно приглядывающийся к девушке. Под его рукой лежало отобранное у пруссачки оружие, в том числе: два револьвера и кастет. Директор казенных театров крутил в руке блестящий гаечный ключ с шестигранной головкой.
— Весьма неприятная ситуация, фроляйн майор, — произнес он. — Вы могли посидеть в больнице, а потом спокойно вернуться домой. Вы получили бы награду за старание и образцовую службу и жили бы себе спокойно. Но вот какова была цель этой сегодняшней демонстрации?
— Ты убил Игнация ради нее? Или он попросту слишком много знал о твоих шахерах-махерах с турками?
— Мои коммерческие контакты с подданными Османской Империи начались всего лишь с год назад, Игнаций к тому времени давно уже был мертв, — возмущенно возразил Муханов. — Его же смерть была неприятным недоразумением, собственно говоря — несчастным случаем.
— Пытки, нанесение увечий и убийство — и это было только несчастным случаем? Интересно…
— Интересно? — задумчиво буркнул Муханов, поглядывая в небольшое, зарешеченное окошко. — И вправду, интересно. Он пал жертвой силы любви, вот как. Он встал на пути этой любви, и любовь задавила его до смерти.
— А разве графиня Мария стоит такой жертвы?
— И не только такой, — усмехнулся полковник. — Из любви к ней я сделал бы абсолютно все. Мы, славяне, способны любить таким образом, который прусские холоднокровные рыбы не в состоянии и представить. Эх, словно сегодня помню первый взгляд, первую улыбку Марии, от которой моя кровь закипела. Случилось это вскоре после моего прибытия в Варшаву, в самом конце пятидесятых годов. Как раз тогда высоких полицейских чинов — поляков заменяли российскими жандармами, и я, тогда совсем еще щенок, сделался — на минуточку — полицмейстером. С Марией я познакомился, ясное дело, в Опере, во время антракта, еще задолго до того, как она начала болеть. Она блистала будто звезда, причем, звезда первой величины. И теперь представьте меня, пылкого, но неопытного юношу, и ее — зрелую, ошеломляющую красавицу. Ее окружала аура славы — ученица Шопена, обожаемая самыми выдающимися людьми искусства Европы. Поэты писали для нее поэмы, музыканты сочиняли произведения. Муж, старый, холодный сукин сын, ее совершенно не понимал и, к счастью, совершенно ею не интересовался. В связи с чем ее окружала толпа обожателей — конкурентов, которых я должен был убрать с дороги. Большая часть из них даже не была достойными противниками, сама Мария не относилась серьезно к этим исходящим слюной паяцам, но некоторые представляли собой серьезную помеху. Много хлопот мне доставил граф Скарбек, но я нашел его векселя, оказалось, что он в долгах как в шелках, и достаточно было нажать на одного и другого кредитора, чтобы те ободрали ветрогона как липку. И ему пришлось бежать от них из Варшавы. Одного французика, вроде как художника, я вызвал на дуэль и хорошенько порубил саблей — совсем немного, исключительно в качестве предупреждения. Польского поэта Циприана Норвида[85], мне удалось скомпрометировать в глазах Марии, представив его как неисправимого блядуна.
Геня внимательно слушала, не переставая размышлять над возможностями побега. Два амбала удерживали ее в стальном зажиме, к тому же перед тем ее полностью разоружили. Шансов не было, разве что тогда, когда ее станут выводить из кареты. Нужно было ждать.
— В конце концов, муж ее перебрался на тот свет, так что дорога передо мной была открыта. Я объяснился в своих чувствах, предварительно отказавшись от функции адъютанта великого князя и вместе с тем — оберполицмейстера. Вы понимаете, фроляйн? Свою карьеру я бросил ради любви! А ведь сейчас я мог стать флигель-адъютантом, все время быть рядом с государем, генералом, готовящимся стать фельдмаршалом. Но все это я бросил ради нее, — вздохнул Муханов. — И вот тут приблудился этот вот Игнаций. Композитор и пианист в одном флаконе. И все время торчал у Марии перед глазами, ублюдок. Понятное дело, что для меня он конкурентом не был, она ведь уже давно дала мне слово. Но паяц меня раздражал, ведь он посмел просить руки моей будущей супруги. И я решил дать ему урок: приказал своим ребятам, — тут он кивнул на удерживающих Генриетту жандармов, — чтобы те затащили
