Только сейчас он заметил, что они с Шанной остались наедине. Наставник удалилась в спальню. Судя по доносившимся оттуда всхлипам, рыдала.
Новоявленная Коровья Смерть тоже кривила губы и некрасиво морщилась – единственная эмоция, которая действительно ее портила.
– Игни?
– Оу? – откликнулся он несерьезно, чтобы немного разрядить обстановку. Попытка не засчиталась.
– Как он там?
– Подыхает, – не счел нужным смягчать. – Ждет тебя. Ты бы, может, навестила…
– Будет только хуже.
Отвернулась. Что-то там с лица тайком смахнула. И растворилась в Полупути.
Вот и поговорили.
Он собирался отправиться в старый особняк сразу же, не дожидаясь вечера. Пешком, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. А мотоцикл в феврале – это оно самое.
Почти собрался. Дома царила особенная тишина, не имеющая ничего общего с отсутствием звуков. Скорее, с отсутствием надежды.
Здесь смертью уже попахивало. И хотя Игни не задавал этот вопрос, нет-нет, да и проскакивало в мыслях: каким способом она это сделает? Веревка? Лезвие? Таблетки какие-нибудь? Таблеток – целый шкаф. Меню из трех блюд: завтрак, обед и ужин.
Сам бы он, наверное, вздернулся – быстро, надежно. А от этих «медикаментов» только блевотина и пролонгация процесса.
Пролонгация. Процесса. Прид-дурок…
На то, чтобы свалить, минуты не хватило. Наставник тормознула на пороге.
Сбросил ботинки. Вернулся. А как же, ведь последние желания приговоренных – его конек. Лайф, чтоб его, долбаный стайл, сам назначал наказание и сам же психотерапил перед тем, как навести концы. Убийца, с которым напоследок можно выпить, переспать и потрепаться о смысле жизни. Не палач, а мечта.
Практически безотказный. Говорить «нет» так и не научился.
Вообще-то, по-хорошему, сам должен был остаться. И если не благодарностями сыпать, то хотя бы видимость создавать. Человек, как-никак, жизнь свою отдает.
Однако желание слиться куда-нибудь, неважно, куда, лишь бы подальше отсюда, загородило собой даже эти жалкие попытки Игни воззвать к собственной совести.
Он снова закурил в кухне. И снова это осталось без внимания.
– Что, так и не скажешь?
Ее неоформленный, наскоро слепленный вопрос был тем не менее понят.
– С-спасибо, – процедил Игни в промежутке между затяжками.
Наставник глядела прямо перед собой, склонив к плечу маленькую голову в бирюзовом платке.
– Сильно же я в этой жизни нагрешила, раз в последние собеседники мне достался ты…
Игни не перечил. Слушал и помалкивал, чем только подтверждал вышесказанное.
– Все документы у соседей. Розовая папка – в комнате Ники, после всего найдете. Эту квартиру я переписала на нее.
Полусгнившая однушка в аварийном бараке. Черные пятна плесени на потолке, шелуха обоев, ржавые нарывы повсюду, куда ни глянь. Однако Игни хорошо знал цену даже такой ветхой крыше над головой.
– Спасибо, – повторил он. Забавно, но подаренная жилплощадь впечатлила его гораздо сильнее, чем подаренная жизнь.
– Это еще не все.
Ха-ха. Сейчас скажет, что на ее счету в швейцарском банке лежат миллионы, и она тоже завещала их Нике.
– Там есть листок с адресом. Дом-интернат для умственно отсталых детей при женской обители милосердия.
А вот это уже называется наследством с обременением…
– Девочку зовут Миленочка Корш. Скажете, что от меня, вас познакомят. Не бросайте ее. У нее – вторая душа. Научи ее выживать… Они обе сейчас потерянные… Не понимают, не умеют… Сложно. И ты знаешь, почему.
По многим причинам.
Игни вытянул из пачки очередную сигарету. С тоской подумал о непочатой банке пива, которая так и осталась во внутреннем кармане куртки.
Если серьезно не впариваться в терминологию, то манифестация второй души происходит в четырнадцать. До этого она почти не проявляет себя. Ну, как не проявляет… Можно встать во сне, походить по комнате. Даже выйти куда-нибудь. По крыше полазать, кошек распугать. По карнизу босиком туда- сюда. Но все это будешь делать ты. А вот после – уже она. Автономно-телесная. Пугающе похожая на тебя внешне. За это время она должна была приобрести знания – твои знания, и навыки – тоже твои – необходимые для самостоятельной жизни. Пусть даже только по ночам. Как минимум – добывать себе еду, критически мыслить и не отсвечивать в социуме, который крайне нетолерантен к шляющимся по ночам подросткам.
