человека. Слегка зеленоватая помада помогает изобразить пересохшие губы. Усиливает эффект специальный клей, похожий на ПВА.
А если выкрасить ресницы и брови в светло-рыжий цвет, потом добавить на осветленную кожу веснушки – лицо ребенка практически становится неузнаваемым. Это, кстати, я проверил на Козете. Здесь обошлось без травматизма. Меня только чуть не вытолкали из родного спортзала.
Но чистый грим – это капля в море.
Как объяснял Хейфец, идея превращения «стимула» в персонализируемый «маскер» (звучит как бред) заключается не только в краске. Существует огромное множество других нюансов. Форму лица можно менять валиками из ваты, рассовывая их за щеками, губами и даже в носу. Здесь главное – чувство меры и гармонии. Ошибешься – и камуфляж превратится в демаскирующий фактор.
Оказывается, очень важно контролировать положения головы и тела. Процесс узнавания человека в быту во многом зависит от характерных движений, типичных ужимок и мимики. Достаточно чуть по-другому повернуть голову и свести брови к переносице – и тебя узнать будет гораздо сложнее.
А еще есть осанка…
Еще есть одежда…
Еще есть язык жестов…
Еще – очень много чего есть.
Иными словами, если перечислять все, что я узнал от своего нового учителя, – получится толстенная монография, которую жаждали бы заполучить многие секретные службы мира, причем наперегонки.
Но капризный еврей, как он мне напоминал неоднократно, уже не консультирует спецслужбы.
– Вам не нужно радоваться, юноша, тому, что старый Хейфец делает вашей особе свое исключение. Таки он все же снова совершает что-то нехорошее. Вы начинаете очень много знать для своего чрезмерно юного возраста. А как сказал один древний мудрец, многие знания есть многие печали. Боюсь, мне станет за это когда-нибудь очень стыдно…
Понравился я ему.
Глава 9
«Мир, труд, май» и… мохеровый кардиган
В городе праздновали Первомай.
Огромные колонны людей формировались на распланированных администрацией точках улицы Гоголя и плавно вытекали на городское кольцо. Флаги, транспаранты, воздушные шарики в руках детей и пестрота весенних цветов – все это создавало непередаваемую атмосферу радости.
Из репродукторов гремела музыка. Народ лучился улыбками, пел песни под баяны, кто-то пытался пуститься вприсядку прямо по ходу движения людского потока. И не было во всем этом проклинаемого демократами двухтысячных авторитарного принуждения со стороны злобных коммуняк. Заградительных отрядов с пулеметами тоже не наблюдалось. Даже милиции было не так уж и много. И, к слову, раз уж пришла на память «демократическая мифология», – не было вокруг ни одного пьяного или даже слегка выпившего человека. Все сядут за стол после обеда, как заведено.
А сейчас массовая эйфория била повсеместно фонтаном абсолютно трезвой и здоровой струей.
Это давно уже был праздник не идеологии, а победившей и властно вступавшей в свои права крымской весны. И его действительно по-настоящему любили. Может быть, даже больше, чем Новый год. Разумеется, предприятия получали какие-то разнарядки из горисполкома по количеству участников, да только приходило людей гораздо больше, чем надо. Добровольно. И на точках сбора постоянно творилось чудовищное столпотворение. Осатаневшие организаторы доходили чуть ли не до драк, отстаивая свои кровные метры отведенной территории. А колонны выходили на площадь Ушакова с вопиющим опозданием. Но все эти капли дегтя недоразумений пшиком исчезали в цистерне вселенского веселья.
Наша группа сегодня не работала. Имеется в виду – по специализации. Всеобщий праздник захлестнул и нашу Контору. В дружный строй Ленинского района наших волкодавов, разумеется, не ставили, но они были где-то здесь. Наслаждались и расслаблялись.
Меня тоже отпустили «погулять». Одного, без контроля. Как сознательного, несмотря на некоторую безбашенность, сотрудника.
В качестве практикума я был под маскировкой. Мой образ – тревожный отпрыск не очень богатой прослойки малоквалифицированного пролетариата на грани люмпен-категории. На мне был кургузый пиджачок, надетый на выцветшую серую водолазку, не очень чистые штаны в коричневую полоску и тяжелые зимние ботинки, забывшие о существовании в природе обувного крема. На лице – обкатанный уже мною на Козете грим рыжего повесы: россыпь веснушек и раздвинутые валиками пухлые щеки. Украшала эту красоту драповая кепка-хулиганка, знававшая и лучшие времена.
Подобные мне сорванцы шныряли в волнах людского моря и кусками гнутой медной проволоки сшибали из рогаток, сделанных из шпилек для волос и резинки-венгерки, воздушные шарики у дисциплинированных детей. Народ про эту напасть знал, поэтому своих чад держал ближе к центру колонны. А злодеев легко вычислял, брал за уши и, веселясь, беззлобно отвешивал первомайские подзатыльники.
– А ну иди сюда, стрелок пархатый! Попался? – Очередная жертва уже трепыхается в клешнях пожилого усатого мужика, с рядами орденских колодок на левой стороне пиджака. – Ты чего людя?м праздник портишь? В милицию захотел?
– Пусти-и, дяденька. Я больше не буду.
– Рогатку давай! Давай-давай. Вот так. У ну, брысь отсюдова!
