У окна, облокотившись задом о подоконник, стоял… вы не поверите – водитель добрейшего дяди Сени, представитель гордого грузинского народа с непонятной кличкой Баксик. Держал руки в карманах темной короткой курточки, дружелюбно улыбался, и… НИЧЕГО НЕ БЫЛО В НЕМ ОТ ГРУЗИНА!
До меня дошло это как внезапное озарение, как гром среди ясного неба, как ушат ледяной воды за шиворот. В этом человеке неуловимо поменялись взгляд, осанка, выражение лица, не говоря уже о совершенном отсутствии даже намека на какой-либо акцент. Это был высший пилотаж маскировки – по всем правилам глубокоуважаемого гримера Хейфеца.
Передо мной собственной персоной предстал не кто иной, как персонаж, которого все это время я долго и мучительно искал и которого для себя давно уже окрестил Белобрысым.
Ну да – блондинчик собственной персоной, только в черном парике и с выкрашенной в черный цвет недельной щетиной на пол-лица. Будь я не так самонадеян, все это можно было при должной внимательности заметить и прежде. Хотя опять я начинаю игнорировать аксиомы Хаима Натановича: парик и краска на лице – это только полдела, неужели я стал об этом забывать? Передо мной стоял мастер маскировки, владеющий, как это ни странно, всем арсеналом полевого камуфляжа.
Любопытно, откуда? У нас, случайно, не одни учителя?
– Закрой дверь, – властно приказал Белобрысый и шевельнул в правом кармане каким-то твердым предметом. – Закрой на замок, проходи и садись на стул. Вон там, напротив окна.
«Пистолет в кармане? Или снова фокусы демонстрации гомогенных пятен? Впрочем, какая разница?» – подумал я и молча выполнил все требуемые задания. Уселся, вызывающе закинул ногу на ногу и нагло стал разглядывать своего нежданного собеседника.
Баксик. Бакс. Бакс? Ну-ка, ну-ка. А ты не Карбованец ли, часом, мил-человек? Шеф контрабандистов, прикидывающийся личным водителем капитана? Оригинально!
– Не боишься. Вижу, – усмехнулся Белобрысый. – А ведь я даже знаю, почему ты не боишься! Витек, слышишь? Знаю! Любой малолетка испугался бы, а ты – нет! Понимаешь? Ведь ты же у нас – не совсем малолетка? Да? Точнее – ну совсем не малолетка!
Я продолжал его молча рассматривать, даже и не собираясь чего-либо отвечать. Не время пока для равноценного диалога. Не все пока еще карты на руках. И в рукавах…
– Один вопрос, – продолжал свою увертюру бывший Баксик, – ты хоть представляешь, сколько лет сейчас, к примеру… Сильвестру Сталлоне? И где он, к примеру, по этим временам снимается?
А вот тут я не удержался, и брови мои медленно поползли кверху.
Сталлоне?! При чем здесь…
Постойте! Да кто тут вообще может что-то говорить о Сталлоне? Кроме меня самого. Ну или – кроме какого-нибудь ошалелого американского фаната. Или не только? Да что за бред? Что здесь вообще происходит? Сталлоне. И Ельцин совсем недавно. «Я устал, я ухожу». Мне все это мерещится?
– Не знаешь, – торжественно объявил Белобрысый. – Потому что не интересовался. А я вот – фанат. Я интересовался. Снимается он сейчас в дешевых сериалах, которые никто и никогда в нашей стране и смотреть-то не будет. А вот «Рэмбо» – смотреть будут. Лет через десять, когда снимут! А? Как же ты так прокололся? Витек? Чего смотришь, Кашпировский?
Кашпировский. На троих с Рэмбо и Борисом Николаевичем. Достойно!
Да уж, тут смотри – не смотри…
Сюрпри-и-из! Есть даже смутные догадочки.
Это что, «мы с тобой одной крови»? Так, что ли, Маугли? Или кто ты там?
– Как звать-то тебя, сердешный? – пытаясь сохранить последние крохи невозмутимости, произнес я. – Меня, как понимаю, ты уже знаешь. А Белобрысым тебя называть мне чего-то надоело. Познакомимся, путешественник во времени? Мой молочный брат?
– А давай. Зови меня, к примеру… Борюсик!
Глава 20
Борюсик
Борюсик…
Вот до чего же противно звучит!
«Борю-у-усик» – пошленько, мелко и похабно.
Он и не позволял никому себя так называть. Категорически. Еще со школы, с первого класса – никому, кроме матери. Хотя и ей все пытался запретить.
Дружок его бывший, Серега Кац, кровавыми соплями умылся за то, что без всякой задней мысли, вспомнив, как к нему раньше обращалась мама, назвал его один раз Борюсиком. И сразу перестал быть его другом. Навсегда. Был вычеркнут – железно и непреклонно.
С первого класса он научился принимать такие вот жесткие решения, не оставляющие даже малейшей надежды на возможный отыгрыш назад, на милосердный шаг навстречу кому бы то ни было. Никому ничего не прощать! И не жалеть. Потому что когда он учился в первом классе, произошло самое
