— Да ладно! Ну подумаешь, какой-то там абми… амби…
— Амбивалент, — уточнил он, прокручивая руль. — Да черт с ним. Не такая тайна… наверное. Просто обидно, что эти два урода шантажируют меня.
— Не расстраивайся. — И она прижалась к плечу, потерлась, словно кошка — ластящаяся и мечтающая быть приласканной. — Элоиза мне говорила про какие-то диски, мы их пытались еще сто лет назад открыть, но ничего не поняли… слушай, — она повернулась к Рони, который задремал на тесном заднем сиденье в неловкой позе, прижавшись виском к окну, — Дешифраторы — это твое?
— На Большом рынке, — вместо напарника пояснил Целест, — Но они же шарлатаны… а может, и не все. Нужно поискать. Эта Аида умная девица… — Он быстро глянул на Вербену, — хотя страшнее сотни одержимых и стерва. Черт, но придется тащить Ависа и Тао…
— Они Магниты. Как и ты. — Вербена ущипнула Целеста за мочку уха, и снова потерлась о плечо.
Целест затормозил резко, едва не врезался в столб, увенчанный рекламным щитом. В мерно мигающем свете его капли дождя перекатывались разноцветным бисером. Он приложил указательный палец к лобовому стеклу, подался вперед, и от дыхания стекло запотело.
Он остановился метрах в сорока от ворот особняка, и непогода прятала полмира под грязным покрывалом, но увидел.
Ребекка Альена стояла возле ворот — там, где обычно несли вахту стражи; она ссутулилась, словно зонт в задрапированной перчаткой руке весил целую тонну; по черно-багряным складкам платья стекали тяжелые крупные капли. Ребекка Альена ждала — не первый час, может быть, простояла так всю ночь, укрывшись под лепестками зонта и плотным шерстяным шарфом — от ветра. Она была похожа на плакальщицу — почти мифологическую, вроде банши, что вечно бродит у могилы похороненных ею, и дождь — слезы ее.
— Я не пойду, — сказал Целест сквозь зубы.
— Ты обещал.
— Я не могу. Это… провокация. — Он ударил кулаком по рулю, на потертой кожаной обивке изогнулась вмятина. — Мама всегда такой была. Это… черт, манипуляция. Вербена, тебе нужно домой, Рони проводит, а я…
— Ты идешь, — проговорил Рони, ставя точку, и Целест почему-то не осмелился возражать.
Сам он остался поодаль. А Целест пошел, и Вербена тоже, держалась под руку, почти повисла на сгибе локтя. От Целеста веяло страхом, а от Ребекки — пустотой, будто от отключенного, Рони передернуло, но позже распробовал эмоцию — горькое вино. Он был эмпатом, но зачастую не понимал людей. Да и под силу ли двадцатидвухлетнему парню понять шестидесятилетнюю женщину-мать?
Он накинул капюшон и «отсоединился» от обоих.
— Спасибо, что пришел, — сказала Ребекка. Целест изучал забор и за ним — поникшие розовые кусты с бордовой гнилью опавших лепестков.
— Разрешите идти? — пискнула Вербена.
— Да, дитя, — улыбнулась Ребекка, возле тонких губ собрались морщины, словно на сушеном абрикосе. Целест попытался вспомнить, когда его мать стала старухой, и не сумел.
Вербена устремилась к дому. Они остались вдвоем с матерью; Вербена ушла — он не поцеловал ее еще раз на прощание, но это исправит позже, многократно исправит. Рони где-то позади.
— Прости, — сказал он. — Отец наверняка наговорил кучу гадостей про меня… ну да, я, конечно, тоже отличился… Слушай, там так получилось…
— Ты отрекся. — А глаза Ребекки выцвели из лазурносинего до блекло-голубого, цвета вытертой ткани. Целест ощутил, как горят его щеки. Он был глупым мальчишкой — злым мальчишкой. И выходка — выходка глупого злого мальчишки, сродни привязанной к кошачьему хвосту консервной банки.
— Прости, — повторил он. — Я… только от родового имени. Не от тебя, мама. Никогда. — Он обнял мать, а потом сполз на колени, прямо в лужу между вычурными плитками, он прижимался горячим лбом к жесткому кринолину платья. — От родового имени. От отцовского. Может быть. Не от тебя.
— Ты простудишься. — Ребекка заставила его подняться с колен. — Боги старые и новые… какой ты ребенок. Я думала, эти Магниты учат не только… сражаться.
«Убивать» — не сказала она.
— Прости.
Порыв ветра швырнул горсть капель на лицо Ребекки, и она промокнула их платком. Потом она улыбалась.
— Как же иначе, Целест? Ты не можешь отречься от нас.
«Ну хорошо, я уже понял — я дурак. И? — Целест развел
руками. — Черт, а Рони меня кинул. Припомню ему».
— Я просила прийти для иного, Целест. Речь об Элоизе.
Целест потер подбородок, попутно усмехнувшись, —
а вот теперь Рони наверняка навострил оттопыренные уши.
— Чего вытворила моя возлюбленная сестренка?
