далеким, но она узнала его. Там скулила собака. Олив затаила дыхание и отъехала ухом чуть в сторону. Звук почти растаял.
По другую сторону этой стены находилась розовая комната. Олив бросилась внутрь, в знакомый затхлый цветочный запах и нафталина. Приложила ухо к розовой стене в паре футов от огромной картины, которая изображала древний город и огромную каменную арку. Ничего – ни лая собаки, никаких других звуков. Она тихонько постучала. На этот раз вместо плотного «тук» раздалось тихое и гулкое «тум». Сердце от радости подпрыгнуло в груди. Определенно, за картиной такого размера вполне могла скрываться дверь.
Олив дернула за огромную золоченую раму, которая, как обычно, не двинулась с места. Девочка крепко обхватила ее пальцами и снова потянула изо всех сил. Но с таким же успехом можно было тянуть за саму стену. Олив разочарованно хмыкнула, и тут в голове возникла новая идея.
Надев очки, девочка внимательно посмотрела на картину. Ничего не изменилось. Деревья, окружающие далекий город, не шевелили листьями. Пучки травы не теребил ласковый летний ветерок. Олив осторожно подняла руку и сунула пальцы в холст, прямо в середину гигантского сводчатого прохода, где неизменно стояли двое каменных воинов. Рука легко прошла насквозь, но девочка не почувствовала ни средиземноморского солнца на коже, ни малейшего движения воздуха. По эту сторону огромного полотна Олив собрала всю храбрость в кулак и окунулась лицом в картину.
Поначалу перед глазами была лишь темнота. Олив оказалась не в развалинах римской деревни, да и не в картине вообще – она просто смотрела сквозь нее, как сквозь одно из тех хитрых зеркал, которые на самом деле оказываются окнами. И вдруг в темноте по другую сторону картины девочка заметила тонкую полоску света, пробивающуюся из-под старой деревянной двери, отсвечивая в круглой медной дверной ручке.
Колотясь о ребра, сердце Олив затанцевало чечетку. Девочка шагнула через полотно на голый деревянный пол и взялась за ручку. Дверь оказалась тяжелой и поначалу не хотела поддаваться, но Олив потянула обеими руками, и наконец та с низким, дрожащим скрипом отворилась. Запах пыльного воздуха, затхлый и древний, заклубился вокруг Олив, будто невидимый снег.
Изгибаясь, старая деревянная лестница вела из темноты наверх, в неясный дневной свет. Олив прикрыла за собой дверь и медленно поднялась по узким ступеням. Они были усыпаны легкими, словно бумага, тельцами мертвых ос и кусочками ломких опилок. Оставалось только надеяться, что о живых осах наверху волноваться не придется – у Олив были с насекомыми довольно натянутые отношения.
Добравшись до верхней ступеньки, она выпрямилась, сняла очки и неторопливо, внимательно огляделась.
Чердак оказался удивительно просторным. Через круглые окна с обеих сторон лились пыльные солнечные лучи. Потолок спускался от центра под крутым углом, становясь у стен все ниже и ниже, так что даже очень невысокому человеку пришлось бы пригнуться, чтобы там пройти. Но внимание Олив привлекло не само помещение.
Чердак был доверху забит вещами. Тут и там поверх запертых кофров были наброшены старинные гобелены. Портновские куклы стояли рядом с застекленными шкафчиками. Рядом выстроились мягкие, накрытые белым полотном диваны, огромные зеркала в золоченых рамах и пыльные комоды. Обнаружились даже останки стиральной машины эпохи викторианства и маленькая старинная пушка, а еще нечто, пугающе похожее на кресло зубного врача – или, возможно, на пыточный механизм.
И несколько в стороне от всего остального стоял особняком высокий, забрызганный краской мольберт.
Олив двинулась в ту сторону. На мольберте обнаружилось множество тюбиков с краской и бутылочек с порошками. Перед ним стоял низкий табурет, а справа – небольшой столик, на котором громоздились банки, полные кистей, лежала россыпь таких же тюбиков, и рядом разместилась палитра, покрытая пятнами засохшей краски. Холст был накрыт тканью. Олив протянула руку и, кончиками пальцев приподняв ее, взглянула на то, что скрывалось внизу.
Картина на мольберте была едва начата: голубой фон, который мог стать как стеной, так и небом, а перед ним – широкий деревянный стол, который заполнял холст направо и налево до самых краев. На столе лежала открытая книга, а на книге – руки. Запястья сливались с фоном, поднимаясь к телу, которое еще не было нарисовано… и никогда не будет нарисовано, вдруг осознала Олив.
С дрожью в коленях девочка надела очки и вгляделась в картину внимательней. В одно мгновение руки ожили и стиснули книгу. Потом неуверенно поднялись, похлопывая по несуществующим рукам и лицу. Олив отскочила назад, уронив приподнятую ткань, и картина скрылась из виду. Все внутри тревожно сжалось, будто по коже пробежал огромный паук. Это была мастерская Олдоса МакМартина. Здесь он писал свои картины.
Олив пригнула голову и осторожно двинулась вдоль стены, робко заглядывая под пыльную ткань. Да, здесь было полно других полотен МакМартина в рамах всех форм и размеров.
Она уже собиралась снова надеть очки, и тут над головой раздалось шипение:
– Хо-хо!.. Значит, сюда пробрался жалкий вор? Так получи!
Что-то приземлилось Олив прямо на спину, и в кожу впились острые когти.
– Ай-ай! – взвизгнула девочка, пытаясь стряхнуть с плеч то, что к ней прицепилось.
– Ага! Вот тебе, презренный плут! – торжествующе воскликнул нападавший.
– Пусти меня! – заорала Олив, хорошенько стукнув
Нападавший взвыл и вытащил когти из ее футболки. Обернувшись, девочка едва успела краем глаза заметить, как что-то пушистое взлетело вверх по вешалке и прыгнуло на потолочную балку.
