«светлячок».
Ничего необычного. Хлам, сложенный вдоль стен коридора, швабры, пустые рамы, какие-то коробки… Несколько запыленных картин на стенах.
Тихо ругнувшись, я достал из кармана пару шоколадных батончиков, один протянул напарнику. Сумрак поглощал силу Иных, высасывал ее каждую минуту. Чем глубже в Сумрак уходил Иной, тем больше энергии ему приходилось отдавать взамен. А сахар отлично восстанавливал силы.
Взглянув на протянутое мною угощение, Гранкин состроил недовольную гримасу.
– «Сникерс»? Ты чего, Балабанов, жертва маркетинга, не мог батончики фабрики «Крупской» взять? Не патриот ты все-таки, Степа, не патриот. Еще и в футбол за немцев болеешь…
– Мишань, заткнись, ладно? Жуй что дают и не ворчи.
– Извини, – криво улыбнулся Миша, снимая упаковку с батончика, – это у меня от нервов.
– Ладно, проехали, – отмахнулся я.
Подсвечивая себе дорогу, мы двинулись вперед. Я поглядывал по сторонам. Зачем здесь висели эти полотна? Я их раньше никогда не видел, ни в альбомах с репродукциями, ни в самом музее. Правда, и бывал-то я здесь не так уж и часто. Какая-то давно забытая или утерянная экспозиция? Но почему не в запасниках…
Внезапно я остановился. Пучок света на моей ладони выхватил из темноты картину с изображением мужчины и женщины, сидящей в кресле. Мужчина был в парадном мундире и при шпаге, на женщине – длинное платье и кружевная накидка. Но задержало меня не это.
«Графъ Петр Алексеевич Коробовъ с супругой Елизаветой Ивановной. Царское село. 1834 годъ».
– Ты чего? – Ушедший немного вперед Миша вернулся и, встав рядом, тоже посмотрел на картину. – Коробов?
Я разглядывал тонкое, аристократичное лицо с острыми чертами, ухоженной щеточкой усиков и приглаженными светлыми волосами. Но взгляд был какой-то жесткий, недобрый. Картина хорошо сохранилась. Лицо женщины, напротив, было миловидным. Пухлые губки, большие глаза, правильный овал лица…
Покушение на жену. Взорванная карета, стремительный побег из города…
Никакой вуали. Да она была бы здесь и неуместна.
– Думаешь, это тот самый?
– Не знаю, – ответил я, на всякий случай глянув на полотно через Сумрак. Ничего. – Мало ли людей с такой фамилией.
Но год под картиной примерно попадал в промежуток, о котором рассказывал Владимир Вацлавич.
– Ладно, пошли. Мало ли чего тут у них развешено.
Я последовал за другом, обдумывая неожиданную находку. Коридор оказался неожиданно длинным, мы прошли метров четыреста, как вдруг дорогу нам преградила гладкая монолитная стена от пола до потолка.
– Что за… – пробормотал Миша, когда мы остановились.
– Тупик, – сказал я.
– Подожди. – Миша достал телефон и открыл карту подвала. – На чертежах ее нет. Коридор продолжается…
Мы переглянулись и шагнули на первый слой.
Все такая же стена, только ее оттенок чуть изменился, став темнее. Вдобавок теперь было видно, что препятствие выходит за рамки существующих в реальности стен, теряясь где-то во мраке, куда не доставал наш «светлячок». У меня забилось сердце.
– Давай глубже, – предложил Миша и буквально втащил меня на второй слой, где мы увидели дверь. Массивную, монолитную, вроде бы сделанную из металла, абсолютно четкую, имевшую даже ручку.
– Вот он, брат, – сказал Миша, указывая на большую, переливающуюся голубоватым свечением руну, заслонявшую не только дверь, но и приличную часть стены по обеим сторонам от нее.
Я смотрел на печать Инквизиции, чувствуя, как внутри что-то радостно переворачиваться.
Тайник Инквизиции. Мы нашли его!
Внезапно мне захотелось протянуть руку, коснуться ручки, повернуть ее и войти.
– Спокойно. – Миша словно прочитал мои мысли. – Без эмоций. Мы увидели что хотели. Теперь уходим. Так же, как и пришли.
Но я медлил. Вот тут, всего в нескольких метрах, находилось средство, способное вернуть Свету. На мгновение мне показалось, что все на самом деле очень и очень просто. Достаточно открыть дверь и забрать артефакт…
Хорошо, что мы пошли вместе. Миша, твердо держа меня за руку, вывел нас из музея.
Оказавшись на улице, я еще некоторое время не мог прийти в себя.
– Ничего у тебя не выйдет, – сказал Миша, пока мы шли через площадь к арке Главного штаба, где оставили машину и мотоцикл. – За печать ты вряд ли попадешь, а уж как оттуда выбираться, я вообще не представляю.
Я думал. Задача казалась невыполнимой. Но сдаваться не хотелось.
