Темнота сгустилась еще больше, и я с удивлением заметил, что плачу. На какой-то миг мне показалось, что лицо Дианы стало красивым, таким, каким было прежде. Я обнял ее, склоняясь все ближе, вдыхая запах крови, ощущая кисло-сладкий дурман адреналина.
Она открыла глаза и ясно посмотрела на меня.
— Если бы… — Она поперхнулась. — Если бы у меня… был еще… один шанс. — Я видел, какого труда ей стоило облизать губы. — Ты бы простил меня?
Что-то изменилось в ней. Я тупо смотрел на Ди, не в состоянии понять, что же именно, пока не понял, что зубы ее снова стали белее жемчуга, губы наливались соком. Руки выравнивались, светлели, исчезли уродливые переплетенья фиолетовых вен.
Я нежно провел рукой по ее золотым волосам. Седина исчезала прямо на глазах, крохотные искорки замелькали в локонах.
— Молчи, — глотая слезы, прошептал я.
Я слышал, как она дышит. Звук был такой, будто ветер колышет соломку на дне уже почти пустого стакана.
Черты лица ее медленно разглаживались, морщины исчезали на глазах, на щеках заиграл румянец. Пропала трупная желтизна кожи.
— Как смешно… — Она грустно улыбнулась. — Я видела сон. Дима, это смешно и глупо… Но никто за нами не идет. Мы сами в себе несем зло… Это болото, оно… просто отравлено, понимаешь? И все зависит… от человека, понимаешь?
Веки ее опустились. Они были нежно-лилового цвета, как свежие цветки лаванды. Диана Миляева была мертва.
Я поднял вверх лицо и завыл, завыл, как свихнувшийся волк, который оторвался от своей стаи и остался в полном одиночестве.
Казалось, моя голова превратилась в гигантский улей со множеством ячеек, безумие ревело и неистовствовало в каждой изогнутой комнате, в каждом закрученном коридорчике. Пчелы вернулись. Они думают, что я умираю. Это они заполнили мою голову и превратили мой череп в соты…
Сзади кто-то подошел.
Кто это? Ольга? Вит? Гуфи?
В голову, рассекая ее от виска до виска, деля мозг, точно апельсин, беспощадным ланцетом вошла боль. И мгла поглотила весь мир.
«Медленно, густым дегтем надвигается ночь. Первые звезды вспыхивают на черном небосводе, сверкая, как бриллианты на вечернем платье.
С моря снова подул северный ветер. Чайки давно умолкли, и только слышно, как равнодушно плещутся волны.
Может, мне пора писать романы? Я уже стала изъясняться, как писатель, ха-ха!
Ноги жжет, будто стою на углях. Только сейчас заметила, что одна нога голая. Когда я потеряла кроссовку? На другой ноге кроссовка тоже вот-вот порвется.
Взошла круглая луна и серебряной монетой повисла в ночном небе. Голубоватый свет упал на раскачивающиеся на ветру петли. Они завораживали каким-то всеподавляющим зловещим очарованием, эти три длинные веревки, которые оканчиваются петлями, достаточными для того, чтобы просунуть туда голову и повиснуть, испытывая при этом неземное наслаждение, в сравнении с чем оргазм кажется непосильным адским трудом…
Господи, о чем это я?
Когда я увидела виселицы, первой моей мыслью было: „Кто?!!“
Оказалось, ведьма была среди нас. Виталий первый это понял. Почему мы ему не верили? Ха-ха, какая чушь: Диана — ведьма?
Я не помнила, как убежала в лес и спряталась в зарослях папоротника, наблюдая за происходящим.
Видя, как Дима ударил ружьем Вита, мне вдруг очень захотелось вернуться к скрюченному дереву и еще раз посмотреть на петли.
Есть такая поговорка: „Человек может без конца смотреть на огонь, на воду и как кто-то работает“. Я бы еще добавила „на виселицы“…
Теперь Стропов неподвижно сидит у трупа Дианы и что-то рассказывает ему.
Что? Я разве не сказала вам, что было после того, как Виталий рухнул на землю от удара прикладом? Ха!
…Некоторое время он остекленевшими глазами смотрел на бездыханное тело Сосновцева. Затем сел в пыль и стал осыпать поцелуями Диану, что- то нашептывая ей на ухо. Потом он рассмеялся.
Раздался болезненный стон. Дима ласково погладил по голове Ди и, кряхтя, обхватил за подмышки Вита. Он потащил его в лес, что-то напевая при этом. На лице его застыло выражение детского упрямства: „А я хочу!“ Через минуту он скрылся в листве.
Дима появился примерно через полчаса, и все это время я не выходила из укрытия. Он шел какой-то странной походкой. Глядя на него, я представила себе мертвеца, который долгое время пролежал в могиле, после чего некая мрачная неведомая сила оживила его и поручила ему выполнить какое-то очень, очень важное задание. Он звал меня.
„Оленька! — надрывал Дима глотку. — Ку-ку, радость моя, где ты?! Можно трогаться дальше, мы слишком долго здесь торчим…“ Бесцельно шатаясь по опушке, он изредка поглядывал на веревки, свисающие с дерева подобно сонным змеям, и на лице его отражалась искренняя радость. Наконец это ему надоело, и он уселся по-турецки возле мертвого тела Дианы и находился в такой позе больше часа.
