Потеряв десятка два гоблинов, синие сменили тактику. Вперед вышли шаманы, которые начали метать в меня воздушные стрелы, бить водяными хлыстами и ледяными лезвиями. Последние я разбивал своим мечом, но стрелы больно молотили по голове, мешая сосредоточится. Жидкие жгуты пробили в песке целые канавы, остров начал погружаться в воду. Когда шаманы, поднатужившись, подняли нехилую волну и покатили ее в мою сторону, я понял – второе заклинание цунами я не переживу. Значит, пора валить. Разбежавшись, я нырнул ласточкой в реку.
– Ну, а дальше что было? – Сима налил еще пива из кувшина и протянул мне кружку.
– Что, что… Плыл под водой сколько мог, – я глотнул пенистого напитка и взглядом попросил у Масумото соленой рыбки. – Вынырнул под какой-то корягой, опять нырнул. Течение было быстрое, удалось отплыть метров на сто. Гоблины хорошо плавают, но они искали меня возле острова и по течению. А я плыл против. Сорвал камыш, подышал через трубочку с часик. Они порыскали, порыскали и убрались. Я срубил плотик и уже ночью поплыл в обратную сторону, по течению. Протоки впадают в Бурунгею, а по ней я уже за сутки добрался до вас.
– А Дима спасся? – японец подлил мне еще пива.
– Не знаю. Очень надеюсь. Время у него было. Да и пока бежали, успел ему кое-что рассказать. Думаю, Костюшин найдет нас. Неделя, две… Ну, а у вас тут как дела?
– Как сажа бела, – помрачнел Бронштейн. – Передовые отряды в полдня пути от Семи Камней, а мы все тут, в лагере, торчим. То уголовники подбивают хуманов на бунт, то голем после установки рун вдруг впадает в спячку. А еще мне и Масу написал Болд, предлагал сотрудничество. Даже прислал видеозапись с моим отцом. Папец говорит, что все пучком, он контролирует ситуацию, возвращайся, сына… Вроде похож, а так не поймешь… Сейчас такие технологии, что можно смонтировать, как я половое сношение с Мэрилин Монро совершаю.
– Наша задача, – Сима взял соленой рыбки и туманно продолжил, – понять сверхзадачу игры. Помощь искину? Ликвидация рабства? Спасение собственных тушек? Извини, Леха, но на главную цель все это не тянет. По Станиславскому, сверхзадача – это важнейшая жизненная суть, артерия, нерв, пульс пьесы… Представьте, что мы в пьесе. Что мы должны тут сыграть? Какую главную цель достичь? Себя изменить? Этот мир? Как?
– Ну, брат! – удивился я. – Это ты нас подводишь к сакраментальному вопросу: а в чем вообще смысл жизни? Да еще в игре. Ты-то сам как думаешь?
– Я предпочитаю вообще не думать на эту тему. Нет, сначала, конечно, по молодости я задавался этим вопросом. Мучался, искал ответ. И даже нашел!
– Какой? – заинтересовался японец.
– Удовольствие! Вот смысл жизни. Я тогда Фрейда прочитал. Есть у него малоизвестная вещица, «Неудовлетворенность культурой» называется. Вот он там пишет, что судить о смысле жизни нужно не по словам – ведь болтать можно что угодно, а по делам, поступкам. Ну, то есть смотреть, как люди себя ведут.
– И как же они себя ведут? – стал допытываться дотошный Кивами.
– Все стремятся к счастью и стараются избежать несчастья.
– Тоже мне, открыл Америку. Подожди. Ты же про удовольствие сначала говорил.
– Так у Фрейда счастье равно удовольствию. Он про него в основном и пишет, классифицирует – долгосрочное там удовольствие от еды, краткосрочная удовлетворенность от секса и так далее. А я когда понял, что счастье не тождественно гедонизму, вот тут меня и проняло. Нету, значит, смысла в жизни!
– Как же нету? – заволновался японец. – Есть. Сама жизнь. Она самоценна. Нет как раз никаких внешних к ней, выдуманных смыслов.
Поясню на примере, – продолжил Мусамото. – Представь, что ты, Сима, плывешь по реке. Отплыл далеко, противоположный берег не видно, своего тоже, и вот у тебя начинаются судороги. Ноги отнимаются, спазмы по телу…
Я как представил себе, как в холодной воде начинают дергаться мышцы бедра – а у меня совсем недавно такое было, – аж дрожь проняла.
– Но это еще не все! – продолжил нагнетать ужас японец. – Ты видишь, как к тебе подплывают два крокодила спереди и сзади.
– А почему два? – с сарказмом поинтересовался Бронштейн.
– А потому, – охотно начал объяснять Кивами, – что крокодилы обычно трапезничают в паре или тройке. Притопят жертву, выдержат ее под корягой, чтобы, значит, запашок пошел. И потом один держит, а остальные отрывают от нее, ну то есть от тебя, куски.
– Ну, продолжай, – поежился Сима.
– Вот они к тебе подплывают, а ты уже и так, считай, на дно идешь – руками по воде стучишь, извиваешься, чтобы лишний глоток воздуха сделать. И вдруг в рот тебе попадает эта самая вода. Чистейшая, нежнейшая, со вкусом свежести и родом из горных источников. Почувствовал?! – вдруг напористо спросил японец.
Сима машинально кивнул, и вдруг у него в глаза появилось понимание:
– Так, так, так, – затараторил он. – Крокодил и судороги – это наши страхи, планы, надежды и раздумья, ну, то есть все то, что отвлекает нас от жизни в ее, так сказать, первозданности. Ты говоришь, что если избавиться от текучки…
– В первую очередь в сознании! – встрял я в разговор.
