— Как — как, дверью об косяк, — ответил Блан раздраженно. — Камень герцога — могущественный артефакт, но он очень слаб. Я жду, когда он пробудится к жизни. А пока еле светится, мы должны выживать!
— И как он, еще не загорелся? — спросил альфарец с надеждой.
Блан достал рубин из — за пазухи, посмотрел внимательно на идущий изнтури свет. Сполохи уже яркие, кроваво — красные. Свет бежит густыми пучками, даже пальцы просвечивает насквозь, те становятся смешные розовые, как уши на солнце.
— Уже гораздо лучше, но не то, — ответил Блан недовольно. — Жаль некому горло перерезать, он живо бы заблистал!
— Может…, — произнес Даргор сдавлено.
— Не может! — отрезал Блан. — А за Торивьель твою, кто мстить будет, я?
— Тирувьель, — поправил альфарец, — ее звали Тирувьель. А какие у нее были глаза…
— Какие — какие, краснющие как у вас всех, — перебил Блан. — Ты думай лучше как выжить!
Вокруг серыми стенами поднимались густые облака пыли, за ними не видать ничего, но Блан был уверен: там ничего и нет. Замок, со всеми стенами, башнями, статуями и двором давно обрушился на дно пропасти. Осталась только эта одинокая гора, они сидят на ее верхушке, как диковинные жирные птицы на дрейфующей льдине. Только их айсберг не плывет, а норовит окунуться в черный бездонный океан.
Едкая пыль набивается в нос, режет глаза, противно скрипит на зубах, но не она тревожит. И даже не жуткая дрожь земли под подошвами сапог, не голодная, черная как ночь, пасть бездны. Более всего Блана беспокоил блеск, сияние рубина. С каждой секундой пламя внутри камня становилось ярче, сочней. Но и с каждым мигом все ближе смерть, уже всем нутром чувствуешь холодное дыхание, по спине гурьбой бегут мурашки.
В груди у Блана остро кольнуло, он буркнул с неудовольствием:
— Да разгорайся же ты, волчья сыть.
Со всех сторон наползал двигающийся, но абсолютно плотный туман. Теперь не серый и даже не бурый, а странного грязно — лилового цвета. Марево выглядело то монолитным, как скала, то в нем возникали тени, символы, призрачные лица, что пугали, очаровывали, и тут же исчезали, уступая место иным иллюзиям.
Даргор следил немигающим взглядом за проплывающей мимо женской фигурой. Стройная и высокая она напоминала ему жену.
— Тирувьель? Тирувьель это ты?
Призрак легонько вздрогнул, будто услышал знакомый голос, но поплыл дальше, скрылся за темными сгустками тумана.
— Ты зовешь меня за собой? Я иду, иду, милая, — прошептал альфарец безвольно.
Даргор покорно разжал пальцы, выпустил из рук единственную опору и шагнул вперед, за край спасительного островка. В уме сладко шептал женский голос, мягкий и приятный он звал за собой, манил.
— Я иду, милая, — повторил Даргор.
В ухо ему, молотом тут же впился тяжелый и твердый кулак Блана. Альфарец как мешок с грязной ватой повалился обратно на валун, оборотень для уверенности прижал его ногой, процедил сквозь зубы:
— Куда собрался, тюфяк. Без моей команды сидеть как мышка!
Над ними сверху появился широкий просвет, то ли ветер развеял жуткую мглу, то ли пыль стала оседать наземь, Блан не знал, но навстречу из тумана выпукло выступили черные, изукрашенные лепкой башни. Следом за ними показались призрачные очертания исполинского дворца, или даже не дворца, а скорее храма. Мглу прорезало множество благородных островерхих башен, причудливых, с парапетами, арками, высокими остроконечными шпилями.
Очертания наливались цветом, краской. Уже виден богатый блеск золоченых крыш, колоритные витражи, искусные барельефы на гладких как стекло стенах.
Блан закричал радостно:
— Это он! Камень не подвел! Даргор, мы спасены!
— Что? — прохрипел альфарец, поднял тяжелую голову. — Что там?
— А ты сам взгляни.
Даргор тряхнул головой как конь, захлопал ресницами, старался прогнать темные кружки перед глазами, но те лишь разбегались в стороны, распадались на другие, поменьше. Кровь в ушах била кузнечим молотом: хорошо Блан приложился, долго теперь болеть будет. Но ведь удар спас ему, Даргору, жизнь. В который раз оборотень выручает, даже неловко как — то:
— Спасибо что спас меня, не знаю что нашло…
— Мираж, — ответил Блан, небрежно махнул рукой. — Но ты взгляни на это!
Даргор прищурил глаза, надоедливый танец кружков прекратился, прояснилось, взгляд уперся в дрейфующий над головой собор. Он даже узнал архитектуру, острые как клинки шпили, высокие арки, витиеватые орнаменты. Завитушки символов не спутаешь ни с чем, нигде больше нет таких… Уж кому, как не альфарцу знать.
