веревками.
– Знаешь, что я ненавижу в фонарях? – спрашивает Томас, и я смотрю, как его луч движется по помещению, выхватывая то птичьи головы и шевелящиеся крылья, то пустоту затянутых паутиной досок. – Они всегда заставляют тебя думать о том, чего ты не видишь. О том, что в темноте.
– Это верно, – подхватывает Кармель. – Это самый жуткий кадр в ужастике. Когда фонарь наконец натыкается на то, что искал, и ты понимаешь, что лучше бы тебе не знать, как оно выглядит.
Им бы заткнуться обоим. Сейчас не время себя запугивать. Чуть отхожу в надежде положить конец беседе, а также проверить качество пола. Томас тоже чуть отходит, но в другую сторону, держась ближе к стене. Луч моего фонаря скользит по тюкам сена, задерживаясь на тех местах, где может что- нибудь прятаться. Не замечаю ничего, кроме того, как мерзко они выглядят, заляпанные коричневым и белым. За спиной у меня раздается длинный скрип, и когда я оборачиваюсь, лицо обдает порывом ветра. Томас нашел одну из сенных дверей и открыл ее.
Ощущение стороннего взгляда пропадает. Мы просто трое ребят в заброшенном амбаре, притворяющихся, будто попали в переделку, непонятно ради чего. Может, это изначально не то место и возникшее у меня при прохождении сквозь дверь ощущение всего лишь глюк.
– По-моему, не очень-то хорошо работает эта твоя руна, – говорю я.
Томас пожимает плечами. Рука его машинально движется к карману, где оттягивает ткань рунный камень.
– Я на него особенно и не рассчитывал. Мне не часто приходится работать с рунами. А самому вырезать и вовсе раньше не доводилось.
Он нагибается и выглядывает в сенную дверь, в ночь. Похолодало. Его выдох повисает туманным облачком.
– Может, это вообще не имеет значения. В смысле если это то самое место, сколько народу реально подвергается опасности? Кто сюда заходит? Привидению или кому еще наверняка стало скучно, и оно отправилось подстраивать случайные смерти где-нибудь еще.
Случайные смерти. Слова царапают поверхность моего мозга.
Я идиот.
Со стропил падает веревка. Поворачиваюсь заорать на Томаса, но слова вылетают недостаточно быстро. Успеваю выкрикнуть только имя и уже бегу, несусь к нему, потому что веревка падает, а висящий на ее конце призрак материализуется за полсекунды до того, как выпихнуть Томаса вниз головой в сенную дверь, а до холодной, твердой земли сорок футов.
Ныряю. Сено цепляется за одежду, замедляя движение, но я не думаю ни о чем, кроме промелькнувшей фигуры Томаса, и, вылетев до пояса в сенную дверь, успеваю схватить его за ногу. На то, чтобы удержать его, когда он ударяется о стену амбара, уходят все силы до последней капли, пальцы сводит. В следующий миг рядом оказывается Кармель, тоже наполовину вывесившись из двери наружу.
– Томас! – кричит она. – Кас, тяни его вверх!
Ухватив его каждый за одну ногу, мы вдергиваем его обратно – сначала ступни, потом до колен. Томас держится молодцом, не орет и вообще. Мы почти втащили его, и тут вопит Кармель. Мне не требуется оборачиваться, чтобы понять, что это призрак. На спину наваливается ледяное давление, и внезапно запах становится как в мясохранилище.
Оборачиваюсь – а он прямо передо мной: молодой парень в выцветшем комбинезоне и полотняной рубахе с коротким рукавом. Он толстый, с огромным пузом, и руки как бледные, слишком туго набитые сосиски. У него что-то не так с формой головы.
Выхватываю нож. Он вылетает у меня из заднего кармана, готовый вонзиться противнику прямо в брюхо, – и тут она смеется.
Она смеется. Я так хорошо знаю этот смех, хотя слышал его по пальцам пересчитать сколько раз. И исходит он из разверстой пасти жирного деревенщины. Атам едва не выпадает у меня из ладони. Затем смех резко обрывается, призрак пятится и ревет, звук такой, словно английскую речь проигрывают задом наперед через мегафон. Над головой срываются со своих насестов полсотни голубей и, хлопая крыльями, устремляются на нас.
В гуще перьев и затхлого птичьего запаха я ору Кармель, чтобы продолжала тянуть и не позволяла Томасу упасть, но знаю, что она и так не позволит, хотя крохотные клювы и коготки возятся у нее в волосах. Как только мы затаскиваем Томаса внутрь, я толкаю их обоих к лестнице.
Топот наших ног напоминает паническое хлопанье крыльев. Мне приходится напоминать себе, что надо посматривать назад – убедиться, что ублюдок не собирается толкать нас снова.
– Куда мы? – кричит потерявшая ориентацию Кармель.
– Просто за дверь, – орем в ответ мы с Томасом.
Когда моя нога касается нижней ступеньки лестницы, Кармель с Томасом уже бегут далеко впереди. Чувствую, как призрак материализуется справа от нас, и поворачиваюсь. При ближайшем рассмотрении я вижу, что не так у него с головой – затылок вмят. Также вижу, что в руках у него вилы.
Ровно перед тем как он швыряет их, я что-то кричу Кармель. Видимо, кричу правильно, потому что она резко оборачивается посмотреть, в чем дело, и дергается вправо как раз в тот момент, когда вилы вонзаются в стену. Она наконец начинает визжать, и этот звук меня мобилизует. Я отвожу руку и резким движением швыряю атам. Он летит по воздуху и втыкается фермеру прямо в брюхо. С мгновение он смотрит в мою сторону, на меня и сквозь меня, глаза у него как холодные омуты. На сей раз я ничего не чувствую. Не гадаю, куда нож отправляет его. Не прикидываю, чувствует ли обеат его по-прежнему. Когда жирдяй идет рябью и растворяется словно жаркое марево, я просто рад, что он прекратил существовать. Он едва не прикончил моих друзей. Сволочь.
Атам падает на землю с негромким стуком, и я подбегаю забрать его, прежде чем подойти к Кармель, которая все еще визжит.
