Сынок
Старушка была тихая, улыбчивая и звалась приятно – Любовь Александровна Голубева. Даже представить было трудно, что она шизофреничка с большим стажем и с четырьмя госпитализациями. Антошина руководительница, говорливая и одышливая Наталья Иосифовна по кличке Утка, вчера весь день ему внушала, что бабушка здравомыслящая, дружелюбная, ребята ее уже несколько лет опекают, и для опытного шизофреника это очень мало – четыре госпитализации. Утка еще советовала ему расспросить старушку Голубеву обо всяких интересных случаях из жизни и записать. Как будто Антоша именно для того и носит с собой «историческую тетрадку», чтобы записывать туда истории про дурдом.
Пятнадцатилетний Антоша, сам себя, конечно, давно называвший Антоном и даже иногда Антонио, второе лето подрабатывал в молодежной организации, которая вполне по-тимуровски помогала одиноким пенсионерам. Все сошлось как нельзя лучше: Антоша, воспитанный бабушкой и прабабушкой, трепетно уважал старость (в тайной надежде на конфетку), подопечным, преимущественно приветливым старушкам, нравился вежливый мальчик, и вдобавок Антоша получал какую-никакую зарплату.
Утка велела каждому завести специальную тетрадку, чтобы записывать туда рассказы подопечных про «героические военные годы». А рассказы были сплошь обыденные, жуткие, про мокрый мыльный хлеб, принудительное копание траншей и даже про съеденных собак. Поэтому Антоша, если что и записывал, то не про войну, а про нормальную жизнь.
Старушка Голубева, увидев опасливо переминающегося на пороге Антошу, обрадовалась:
– Ой, мальчик! А раньше одних девчонок присылали.
Глаза у нее были голубые, светящиеся старческой ледяной прозрачностью, а личико детское, точно взяли курносую симпатичную школьницу и наложили ей сложный грим с морщинами, мешочками и пигментными пятнами.
Антоша, немного смущенный, как всегда при первом знакомстве, снял ботинки, принюхался, покраснел: пахнут носки все-таки, – и торопливо сунул одну ногу в лежавший у двери, на виду, мужской тапочек. Поискал глазами второй, но его не было.
– Это куда это он подевался? – удивилась старушка и легко опустилась на пол. – Всегда же тут стоят, на всякий случай. Или запрятал кто? – Она лукаво посмотрела на Антошу снизу вверх и улыбнулась.
Тут Антоша запоздало сообразил, что он стоит и ждет, как королевич какой-нибудь, пока ползающая на четвереньках древняя бабушка отыщет ему тапок.
– Ой, вы что, вставайте, вставайте, пожалуйста! – Антоша поспешно приник к паркету сам и тут же углядел второй коричневый шлепанец под шкафчиком для обуви.
– Ишь, – одобрила Любовь Александровна. – Глазки острые, не спрячешься.
Старушка не дала Антоше даже руки помыть, сразу потащила смотреть ее апартаменты. Большинство Антошиных подопечных были именно такими: никаких особых поручений к молодым помощникам у них не было, они хотели просто рассказать, показать, выплеснуть накопленную жизненную информацию.
Квартира у старушки Голубевой была обыкновенная, двухкомнатная. Потолки, правда, очень высокие, Антоше такие нравились. Бабушкина комната была обставлена бедно, все старое, ткань выцвела, лак слез, бесчисленные кружевные салфеточки посерели. Но чисто было очень, Любовь Александровна целыми днями, наверное, только и делала, что сидела дома и наводила порядок. Даже толстенькие листья глоксиний и фиалок блестели.
– Нравится? – нетерпеливо спрашивала она у Антоши. – А это? А здесь смотри как у меня, потайной ящичек, тут мама моя фотографии хранила и письма всякие. А это я в молодости, однокурсник меня рисовал, он на художника хотел, а родители ему – в строительный, и точка. А вот смотри – статуэтки фарфоровые, таких давно уже нету. А стул дубовый, позапрошлого века, видишь, ножки какие гнутые, это специально так делали. А потолки у меня три двадцать.
– Замечательная квартира у вас, Любовь Александровна, – вежливо соглашался Антоша.
– Вот, – широко развела руками старушка Голубева. – Видишь, как хорошо мне… А все сынок, все сынок, все его благодарю, каждый день. Если б не он – ничего бы у меня не было.
Хорош сынок, бросил мать одну, подумал Антоша.
Бабушка отправилась заваривать чай, а Антоша пошел наконец мыть руки. Утка всем внушала: пришел – сразу мой руки, даже если потом пылесосить собираешься, пусть старички знают, какие у них помощники чистоплотные.
Кран был весь в белесом известковом налете, а глубокая, как канава, ванна – в желтых пятнах. «Надо предложить почистить», – подумал Антоша и взял склизкое мыло. Кран сначала загудел и задергался, а потом вдруг выплюнул на Антошины руки порцию очень горячей воды, чуть ли не кипятка. Или это от неожиданности так показалось. Антоша вскрикнул и отчаянно завертел ручку с синим колпачком. Холод быстро снял неприятные ощущения, но пальцы все равно были малиновые.
– Ты чего? – окликнула его из кухни старушка.
– Воду горячую пустил случайно, чуть не обварился.
– Да она уж месяц как еле теплая.
