Огромный, черный, как нефть, ворон с шумом взмыл со столба в конце пристани темной кляксой, звук его карканья раздался гулким эхом по низкому, полному угрозы небу и, достигнув слуха Иеремии, заставил мурашки бегать у того между лопатками и ниже по спине, вздымая волоски на коже.
Проповедник припарковался и заглушил двигатель. Он слышал, как остальные попутчики, подъехав, занимали места позади него: так, один за другим, двигатели глохли, пока не наступила тишина.
Внутри кемпера никто не произнес ни слова. Двое из троих молодых людей в автомобиле уже были тут полтора года назад, в тот день, когда прихожанок поглотила река всего через несколько мгновений после того, как Иеремия провел обряд единения. Двое из этих трех молодых людей видели в тот день одетых в белое матрон из толпы, кричащих, крутящихся, выплескивающих содержимое своих артерий в воздух, отчего вода в реке становилась красной, как бычья кровь. Затянувшееся молчание в трейлере наполнило атмосферу чувством своего рода дани памяти к событиям того дня.
– Брат Стивен, свяжись с Эрлом по рации, – произнес Иеремия, наконец отстегивая ремень безопасности. – Скажи ему, чтобы Кенворт подъехал как можно ниже к самому берегу реки.
– Что вы задума..? – Стивен Пэмбри хотел было спросить о том, что было на уме и у других, но никто его не поддержал. У них в руках были все фрагменты целостной картины, но они так и не осознавали, что происходит. Что же, во имя Господа, задумал проповедник?
Выходя из кабины, Иеремия вытащил мачете из-под сиденья и уклончиво пробормотал:
– Все откроется в свое время, брат.
Он шел вниз по тропинке, по земле, густо устланной гравием, а затем и дальше – вдоль доков.
Пропитанный рыбным духом ветер трепал черные, зачесанные назад и давно не мытые волосы Иеремии. Разбитые лодки тут и там лежали, облепленные донными отложениями, зарастая илом и прочими отходами жизнедеятельности реки.
Он провел взглядом по поверхности воды, и желудок сдавил спазм.
Вода выглядела по-прежнему маслянистой, темно-рыжей с явным багряным оттенком, столь же ярким, как и артериальная кровь, хотя где-то на периферии рассудка Иеремия сознавал, что темным янтарным отблескам вода обязана всего лишь красной глине Джорджии, в изобилии скопившейся на богатом илом дне.
Он спрыгнул с края пирса, приземлившись на ковер прибрежных растеньиц.
Его резиновые «веллингтоны» сразу же увязли в иле на полфута. Холод моментально пополз по ногам вверх, заставляя его дрожать. Иеремия покрепче перехватил рукоять мачете и не без усилий побрел по воде туда, где поглубже. Что-то шевелилось вокруг него. Теперь он мог различить объекты, двигающиеся под толщей воды подобно бугристым спинам черепах, поднимающихся из мутной глубины.
Он шлепнул кончиком мачете по поверхности воды, которая теперь почти доходила ему до пояса.
– Соберем снопы, соберем снопы[17], – повторял он, напевая вполголоса своим басом, представлявшим собой нечто среднее между нещадно фальшивящим Карузо и невыспавшимся Элвисом. Текст гимна отсылал к 126-му Псалму. – Слезы Сам отрет Он в день, когда пойдем мы в радости великой жатву собирать.
Через двадцать пять футов первый липкий скользкий череп поднялся из воды со зловещей ленцой всплывающего крокодила. Некогда он принадлежал женщине, и хотя едва ли что-то можно было сказать касательно ее возраста и примет, длинные волосы свисали прядями, подобно тенетам гигантского паука, вызывая в памяти образ валунов, гладкая поверхность которых поросла испанским мхом. В глазницах, в смутно белеющей кашице копошились черви, сохранившаяся плоть раздулась и распухла, как недоваренное суфле.
– Сестра! – Проповедник воздел руки в приветственном жесте. – Хвала Господу, ты как раз вовремя!
Предмет в воде скрежетал зубами, когда из глубин вокруг него начали всплывать и другие черепа, привлеченные звуками пения Иеремии, подвластные голосу, призывавшему вернуться домой. Их дюжины – принадлежавших обоим полам, являющих собой образец всех мыслимых стадий распада, их обезображенные лики с плотью, раздутой и напоминающей насквозь прогнившую семенную коробочку, которая вот-вот лопнет, устремились на звук напевного голоса Иеремии.
– В день, когда пойдем мы… в радости великой… – напевал проповедник проникновенно. – Соберем снопы…
Огромный человек медленно шел обратно к берегу спиной вперед. То и дело останавливался там, где течение наиболее сильное, и посылал свой призыв по ржавым от крови водам, призывая всех, кто мог на него откликнуться, в движении похожих на тягучую массу речного мха, льнущего к его пояснице. Затхлая вонь, исходящая от реки, перемешивалась с запахом разлагающихся внутренностей. Проповедник хлопал в ладоши так, как если бы он аплодировал, подманивая монстров в сторону, где уже ждал грузовик. Иеремия дошел до илистого берега и не без труда выкарабкался на сушу. Затем повернулся и прокричал:
– Эрл, выходи, открой заднюю дверь и спусти пандус!
Из кабины вылез коренастый, накачанный лысый мужчина в джинсовой куртке и тренировочных штанах и поспешил к задней части прицепа, затем рывком распахнул дверь-гармошку, какие обычно ставят в гаражах. Иеремия сунул руку в карман и извлек маленькую игрушку, которую он нашел в залежах безделушек в фургоне Торндайка. Сделанные из топорно окрашенного пластика заводные клацающие зубы напомнили Иеремии историю из его детства, произошедшую чуть ли не миллион лет назад. Однажды ему уже подарили такую штуку на Хэллоуин, и сейчас он припомнил тот звук, который она издала,
