ринулся к выходу. Еще полуминуты — и он рухнул бы на колени.
Снаружи он, весь мокрый, привалился к парапету и долго приходил в себя. Сила собственной реакции его озадачила. Физическое недомогание прошло, но осталось какое-то трудноопределимое беспокойство, которое он, впрочем, быстро раскусил. Во время осмотра туннелей восторг, граничащий с преклонением, трансформировался в его душе и перешел в сокрушительное ощущение собственной несостоятельности.
Творение своего старика он всегда рассматривал как любопытную безделицу. Но сегодня, в повышенно-впечатлительном, почти неврастеническом состоянии, с недавних пор ставшем для него характерным, величие отцовского труда ошеломило еТо. Фурвена захлестнуло чувство, в котором он не мог не опознать уничижения, хотя ранее близкого знакомства с ним не водил. И это чувство было вполне понятно. Его отец создал здесь нечто поистине чудесное, найдя в себе для этого силы и вдохновение вопреки изнурительным заботам своего сана.
В то время как сам Фурвен... в то время как он...
Даже к вечеру он не опомнился после встречи с туннелями. В библиотеку он так и не пошел, а пригласил свою былую возлюбленную леди Долиту пообедать с ним в открытом ресторане над Большим Меликандским двором. Долита, хрупкая и очень красивая, обладала темными волосами, оливковой кожей и острым умом. Их бурный роман десятилетней давности длился полгода. Постепенно ее не знающая оков резкость, ее привычка говорить правду, которую все обычно замалчивают, и сарказм ее высказываний охладили желание Фурвена. Но он всегда ценил общество умных женщин, и та самая беспощадная правдивость, из-за которой он сбежал от Долиты, делала ее привлекательной в качестве друга. Поэтому он приложил все усилия для сохранения этой дружбы, даже когда близость иного рода между ними угасла. Теперь она стала ему близка, как сестра.
Он рассказал ей о своем посещении туннелей.
— Кто бы мог ожидать, что коронал окажется еще и великим художником!
В глазах леди Долиты сверкнула свойственная ей веселая ирония.
— По-твоему, одно непременно исключает другое? Творческий дар — это врожденное качество. Позже человек может выбрать для себя путь, ведущий к трону, но дар остается при нем.
— Пожалуй.
— Твой отец искал власти, а это способно поглотить всю энергию без остатка, но он и о таланте своем не забыл.
— То, что его хватило на то и другое, свидетельствует о его величии.
— Или об уверенности в себе. Далеко не все поступают так, как он, но это еще не значит, что они поступают правильно.
Фурвен заставил себя смотреть ей прямо в глаза, что далось ему не без труда.
— Что ты хочешь этим сказать, Долита? Что я поступил плохо, не избрав политическое поприще?
Она приложила руку к губам, не до конца скрыв лукавую улыбку.
— Полно тебе, Айтин.
— Тогда что? Ну же, выкладывай! Не такой уж это секрет, даже и для меня. Я потерпел крах, так? Зарыл свой талант в землю? Я пил, играл и потешал публику веселенькими стишками, вместо того чтобы затвориться и создать глубокий философский труд, нечто неудобоваримое, из тех, что все хвалят и никто не читает?
— Ох, Айтин, Айтин...
— Разве я не прав?
— Что я могу сказать о твоих сочинениях? Мне довольно видеть тебя несчастным. Я давно уже это вижу. С тобой что-то творится — даже ты сам признал это, верно? — и я догадываюсь, что это «что-то» относится к твоему творчеству, ведь больше для тебя ничего такого значения не имеет.
Фурвен уставился на Долиту. Как это похоже на нее — говорить такие вот вещи.
— Продолжай.
— Мне, собственно, мало что осталось сказать.
— Но что-то ведь все-таки осталось? Скажи.
— Все это я уже говорила раньше.
— Так скажи еще раз. Я могу быть очень тупым, Долита.
Видя, как дрогнули ее ноздри и шевельнулся язык за сомкнутыми губами, он понял, что теперь пощады ждать нечего. Но он позвал ее не для того, чтобы она его щадила.
— Для себя ты выбрал неверный путь, — тихо сказала она. — Не знаю, какой путь был бы верным, но вижу, что ты стоишь не на нем. Тебе нужно как-то изменить свою жизнь, Айтин. Извлечь из нее что-то новое, свежее. Ты шел этой своей дорогой, пока мог, а теперь тебе нужна перемена. Я еще десять лет назад предвидела, что с тобой случится нечто подобное, вот оно и случилось. Даже тебе самому это ясно.
— Да, пожалуй.
— Пора тебе перестать прятаться.
— Прятаться?
