Люди из первой партии совсем потеряли голову, опьяненные старым вином и безумными мечтами. Двое все в синяках — подрались из-за какой-то вазы. Куда еще заведет нас жадность? Я чувствую себя одинокой в своих невеселых предположениях.
Этот город не сдавался нам на разграбление — скорее он похож на покинутый храм какого-то неведомого бога, которого следует уважать. Все боги — лишь разные ипостаси Са, разве нет? Но эти слова пришли ко мне слишком поздно. Теперь уж меня никто не послушает. Ужасное предчувствие говорит мне, что эта грабительская оргия не пройдет нам даром.
Сегодня с утра моя древесная слободка совсем опустела — кладоискательская лихорадка охватила почти всех. В поселке остались только больные да женщины с малыми ребятами. Мне горько видеть, как гибнут мои мечты. Здесь, возможно, были бы уместны более высокие слова, которыми я когда-то щедро пользовалась в стихосложении, но я скажу лишь, что испытываю сильнейшее разочарование и поражена тем, что чувствую.
Мне трудно не опускать глаз перед причиной этого разочарования, а писать эти строки еще труднее — ведь они впоследствии обличат меня. Но искусство прежде всего должно быть честным, и я прежде всего художник, а потом уж жена, мать и даже женщина. Поэтому я напишу все как есть. Дело не в том, что я теперь предпочитаю своему мужу другого мужчину, хотя и в этом я сознаюсь. Мне все равно, что Ретио простой матрос, на семь лет моложе меня, без образования и знатных предков. Значение имеет лишь то, что он привлекает к себе мой взор и мое сердце. Я отдалась бы ему хоть сегодня, если бы это не грозило будущности моих сыновей. Я пишу это не колеблясь. Какой стыд в том, что я предпочитаю его мужу, если муж мой так явно показывает, что его положение в Компании ему дороже моей любви?
Но дело, повторяю, не в этом. Сегодня мое сердце разрывается оттого, что возвращение мужа, открытие подземного города и разговоры о Джамелии разрушили жизнь, которую я здесь построила. Мне трудно осмыслить это. Когда я успела так измениться? Жизнь здесь суровая, и красота этого края подобна красоте греющейся на солнце змеи. Она манит и в то же время грозит бедой. Мне кажется, что я могла бы подчинить ее себе, проявив к ней глубочайшее уважение. Я, не отдавая себе в этом отчета, стала гордиться своей способностью выживать, своими успехами в укрощении малой части этого дикого мира. Тому же я учила других, и мне удалось сделать немало.
Теперь, когда я снова стала женой лорда Джатана Карро-ка, все это потеряно для меня. Мою осторожность сочтут глупыми женскими страхами, мою мечту о прекрасном городе на деревьях — глупыми женскими фантазиями.
Возможно, он прав. Я знаю, что прав. Но мне почему-то нет больше дела до всего, что правильно и разумно. Жизнь, в которой я создавала то, чем восхищались другие, осталась позади. Теперь мое искусство — это сама повседневная жизнь, и оно служит мне опорой.
Не думаю, что смогу это пережить. Бросить по чьему-то приказу все, что я здесь начала, — это больше, чем я могу вынести. И чего ради? Чтобы вернуться в его мир, где я значу не больше, чем певчая птичка в ажурной клетке.
Мы были с Марти, когда пришла Челлия и попросила, чтобы Петрус помог ей искать Олпи. Она просила и молила, а Петрус зажимал уши. В конце концов она довела его до слез, перепугав Карлмина. Челлия кричала, как безумная, обвиняя Петруса — ему, мол, только сокровища были нужны, а до друга и дела нет. Она даже подняла руку, будто хотела ударить моего мальчика, и я оттолкнула ее. Она упала, а девочки подняли ее и увели, повторяя: «Пойдем домой, мама, пойдем домой». Марти тоже ушла куда-то во время ссоры.
Я сижу одна на ветке над моим домиком. Мальчики спят внутри. Мне стыдно, но мои сыновья — это все, что у меня есть. Разве я плохо поступаю, пытаясь их уберечь? Какой прок жертвовать своими сыновьями ради спасения чужого? В итоге мы обе можем лишиться детей.
Пятый день Города
первого Дождевого года
Боюсь, что мы вытерпели многочисленные испытания лишь для того, чтобы погибнуть от собственной алчности. Прошлой ночью в городе умерли трое мужчин. Никто не знает отчего — на телах, которые принесли назад, нет никаких следов. Одни говорят о безумии, другие о злых чарах. После этого жуткого происшествия семнадцать человек, уходящих к реке, попрощались с нами. Мы пожелали им удачи, снабдив их веревками, циновками и всем прочим, чем могли поделиться. Надеюсь, что они благополучно доберутся до другого селения и что в Джамелии когда-нибудь услышат о нашей судьбе. Марти умоляла их сказать тамошним поселенцам, чтобы те подождали пару дней перед походом к морю — скоро они с мужем, дескать, тоже придут к ним.
Я ни разу не видела Ретио после возвращения мужа. Не думаю, что и он отправился за сокровищами, однако все может быть. Я уже привыкла жить без Джатана, а на Ретио у меня и вовсе никаких прав нет, но без него я скучаю больше.
Марти очень бледна и страдает той же кожной болезнью, что и все мы. Она тяжело переносит беременность и бредит о будущих богатствах своего мужа, которыми ослепит тех, кто послал нас в изгнание. Как только наша птица долетит до Джамелии, уверяет она, сатрап снарядит быстроходный корабль и вернет нас все,х домой, а ее ребенок родится в безопасности и ни в чем не будет нуждаться. Муж ее, ненадолго придя из города, принес ей ларчик с драгоценностями. Ее тусклые волосы украшены нитями жемчуга, на худых руках сверкают браслеты. Я стараюсь поменьше бывать с ней, чтобы не обозвать ее дурой. Это значило бы сказать неправду — просто она надеется там, где надежды нет. Я ненавижу эти сокровища, которые не годятся ни для еды, ни для питья — они всем застлали глаза, и люди голодают ради того, чтобы захапать побольше.
Оставшиеся разбились на фракции. Мужчины заключают союзы и делят город на участки, свои и чужие. Все началось с раздоров из-за добычи, когда каждый обвинял другого в воровстве. Поэтому теперь одни сторожат награбленное, а другие продолжают носить добро со всего города. Люди вооружаются
