«Ненавижу этот город, — сказала я Карлмину. Его ручонка в моей совсем похолодела, точно камень отбирал у нас все тепло. — Он полон ловушек. Грязь ползет отовсюду, норовя утопить нас, а призраки крадут у нас ум».
Я говорила не столько с ним, сколько с самой собой и не ждала ответа, но мой мальчик медленно вымолвил: «Его строили не затем, чтобы он был темен и пуст».
«Возможно, но теперь он как раз таков. И призраки его строителей пытаются отнять у нас разум».
Не видя сына, я почувствовала, как он нахмурился.
«Нет. Они не призраки. Не воры».
«Кто же тогда?» — спросила я, больше для того, чтобы он продолжал говорить.
Некоторое время мы шли молча, слыша только свои шаги и дыхание. Потом Карлмин сказал: «Это не они делают. Это их искусство».
Искусство! Оно казалось мне чем-то далеким и бесполезным. Когда-то оно наполняло мое существование смыслом, теперь я видела в нем уловку для оправдания своей малозначительной жизни. Это слово вызывало во мне чуть ли не стыд.
«Искусство, — продолжал Карлмин совсем не так, как говорят дети его возраста. — Оно помогает нам узнать самих себя. Мы здесь решили сделать искусством повседневную жизнь горожан. Землетрясения с каждым годом усиливались, поднимая вихри золы и пыли. Мы закрылись от них, убрав наши города под землю, но знали, что со временем сама земля одолеет нас. Многие захотели уйти, и мы отпустили их. Никого не принуждали остаться. В наших городах, где когда-то кипела жизнь, осталось совсем мало душ. Земля на время затихла, и лишь редкие содрогания напоминали нам, что мы должны дорожить каждым дарованным днем и что каждый из них может стать последним. Но мы, оставшиеся, решили, что умрем здесь, где жили многие поколения наших предков. Решили, что отдельные наши жизни, какими бы долгими они ни были, завершатся — но наши города не умрут. Они будут жить и помнить о нас. Будут помнить... и вернут нас домой, когда кто-то разбудит оставленное нами эхо. Вот они мы, во всей своей сложности, со всеми нашими радостями и печалями...»
Карлмин умолк, и я, вся похолодев, промолвила: «Их магия призывает обратно призраки».
«Не магия. Искусство», — с заметным раздражением поправил Карлмин.
«Я все время слышу голоса, — признался вдруг Ретио. — Кто-то разговаривает со мной».
Я нашла в темноте его руку. «Я тоже слышу — но они, кажется, говорят по-джамелийски».
Весь наш маленький отряд, затаив дыхание, устремился на звук этих голосов. На стыке двух коридоров мы повернули направо, и голоса стали слышнее. Мы покричали, нам откликнулись. Товарищи по несчастью обрадовались дымному красному свету нашего факела — свои они сожгли без остатка. Их было шестеро — четверо молодых людей и две женщины из нашей Компании. Напуганные до смерти, они, однако, не бросали узлы с добычей. Наша радость от встречи с ними очень быстро обратилась в отчаяние. Мы узнали, что путь к внешнему миру для нас отрезан. Они были в драконьем зале, когда наверху что-то грохнуло. Вслед за этим грохотом застонали балки, свет в зале начал мигать, и по парадной лестнице потекла жидкая грязь. Эти люди сразу помчались к выходу и увидели, что лестница завалена огромными глыбами камня и сверху просачивается жижа.
В драконьем зале, привлеченные грохотом обвала, собрались человек пятьдесят. Когда свет погас, все разорились в разные стороны, ища другие ходы наверх. Даже в. несчастье они подозревали друг друга в воровстве и опасались действовать заодно. Их глупость вызывала во мне отвращение, и я не преминула высказать это вслух. Они, к моему удивлению, покорно согласились со мной. Какое-то время мы все стояли во мраке, не зная, что делать дальше.
Видя, что все молчат, я спросила, стараясь говорить ровно: «Вы знаете дорогу в драконий зал?» Один человек сказал, что знает.
«Тогда пойдемте туда. Надо собрать всех, кого можно, и объединить наши знания о лабиринте. Это наша единственная надежда найти выход, пока факелы не догорели. Иначе мы будем блуждать здесь до самой смерти».
Ответом мне было угрюмое молчание — знак согласия, надо полагать. Молодой человек повел нас к площади с драконом. Проходя мимо разоренных комнат, мы собирали все, что способно гореть. Скоро нашим попутчикам пришлось бросить свое добро, чтобы нести дерево. Я подумала, что ради этого они расстанутся с нами, но они решили сложить все в одной из комнат и пометили дверь, изрыгая угрозы в адрес возможных воров. Глупцы! Я отдала бы все драгоценности этого города, чтобы снова увидеть дневной свет.
Наконец мы добрались до драконьего зала. Об этом нам сказало скорее эхо, чем то, что мы могли видеть при свете факела. Там еще горел маленький костер, вокруг которого собралась кучка несчастных. Мы подбросили в огонь топлива, и это привлекло к нам других. Потом мы стали кричать, призывая всех, кто мог нас слышать. Вскоре наш костер осветил около тридцати измученных лиц. Испуганные, белые под грязью, они походили на маски. Многие все еще тащили узлы с добычей и смотрели на других с подозрением. Это было чуть ли не страшнее ползущей по лестнице грязи. Густая, тяжелая, она неумолимо сочилась вниз, и я знала, что место нашего сбора недолго будет служить нам убежищем.
Мы являли собой жалкое зрелище. Одни из нас были прежде лордами и леди, другие карманниками и шлюхами, но здесь мы наконец-то стали равны и поняли, что все мы — беспомощные люди, всецело друг от друга зависящие. Мы стояли под статуей дракона, и Ретио, взобравшись ему на хвост, сказал вдруг: «Тихо! Слушайте!»
Мы притихли, слушая, как трещит наш костер, как скрипит дерево и стонет камень, как падают капли в грязь. Это были страшные звуки, и я не
