Граф Сантаренский

крестоносцев, нагруженных барахлом, собрался пограбить на моей улице. Все забрызганы кровью, будто сражались несколько часов. Валлийцы не пускали их, пытались остановить словами.

— Да нам плевать, кто ваш командир! — орал их предводитель, ражий детина с светло-русыми лохмами, которые торчали из-под шлема. — Этот город — наш! Где хотим, там и грабим! Вон с дороги!

Крестоносцев, видать, перемкнуло от алчности и безнаказанности. Я не стал тратить время на уговоры, приказал лучникам:

— Убить их!

И лучники, и крестоносцы сперва опешили. Мы ведь вроде бы союзники. Если бы рыцари развернулись и пошли дальше, их бы не тронули. Но ражий детина начал вытаскивать меч.

— Убить их! — гаркнул я.

Через минуту на вымощенной камнями улице лежали четырнадцать трупов, утыканных стрелами. Валлийцы раздели их и по моему приказу сложили поперек улицы перед кибиткой, чтобы трупы приводили в чувство других искателей наживы. Двоих отнесли в нижний конец улицы и там повесили вниз головой под балконами угловых домов. Больше на нашу улицу никто из крестоносцев не пытался проникнуть. Только несколько лиссабонцев спрятались у нас от обезумевших от крови рыцарей.

Я вспомнил, как в двадцатом и двадцать первом веке романтичные дуры мечтали о настоящем рыцаре. Судьба часто откликалась на их просьбу. Вот тебе самый настоящий, раздевай и властвуй! Получив запрошенное, девицы вскоре обиженно заявляли, что рыцари перевелись. Радоваться бы дурам, что так случилось! Им доставались еще более-менее окультуренные экземпляры. Представляю, в какой ужас они пришли бы, если бы увидели рыцаря из двенадцатого века — грязную, вонючую, тупую, необразованную, грубую, безжалостную и алчную скотину. Он был результатом многовековой селекционной работы по выведению захватчика территорий. Основной его задачей было убивать, грабить и насиловать. Трудно требовать от танка, чтобы был чистым, не вонял, не разбивал дороги и не разрушал ненароком строения. В задачу танка входит не ублажение романтичных дур, а уничтожение всех, кто отказывается покориться ему, в том числе и этих самых дур, если недостаточно красивы, чтобы стать наложницами. Почему-то рыцарями стали считать тех, кто появился после эпохи рыцарства. Эти были уже образованными и галантными, но не рыцарями, а паркетными джипами, у которых с танками имелась только одна общая черта — не боялись грязи.

8

Карим был младшим братом матери Латифы. Они переселились в Лиссабон, когда эмир передал замок другому наместнику. Обедневшую девушку с «приданным» никто брать в жены не захотел. Вот она и жила у дяди, воспитывая сына, рожденного от франка.

— Я — не франк, — сообщил ей, когда ночью усталые и как бы расплавленные после занятий любовью мы лежали в постели в доме, который я решил взять себе. — Я — сакалиба.

Так арабы называли славян.

— Мой отец тоже был сакалиба. Его ребенком взяли плен, продали в рабство и вырастили воином. Он стал мамлюком, наместником эмира, — рассказала Латифа.

Знает она, что это я убил ее отца? Наверное, догадывается. Ведь он пропал за день до того, как мы захватили замок.

— Я верила, что ты меня найдешь, — искренне заявила она.

А что ей оставалось делать?! Разве что выйти замуж за бедняка. Это после той роскоши, к которой привыкла?! Теперь ей надо всего лишь привыкнуть ко мне. Впрочем, как любовник я ей очень понравился. Да и она мне тоже. После родов Латифа стала чувственнее, горячее. В ней появился огонек, которого мне не хватало в Фион.

Утром я приказал выкинуть в море трупы крестоносцев и валявшихся рядом с нашей улицей лиссабонцев. Погода стояла не жаркая, где-то градусов пятнадцать, но тела все равно скоро начнут разлагаться. Тоже самое посоветовал сделать и брабантцам, которых навестил. Марк теперь стал моим соседом. Он занял верхний дом на соседней улице.

— Как ты думаешь, король отдаст мне этот дом? — спросил Марк.

— Почему нет?! — произнес я. — Думаю, не только этот. Ты ему здорово помог.

— У королей и сеньоров короткая память, — поделился он жизненным опытом.

— Тебе виднее: ты теперь и сам сеньор! — пошутил я.

— Да, повезло мне, — согласился рыцарь Марк. — Если бы служил у Вильгельма Ипрского, может быть, уже гнил бы в земле.