– доказательство нечистой крови.
Злость.
И раздражение, потому что Эйо по-прежнему смотрит на него с восторгом. Не ссора, но… потерянное время, о котором Брокк жалел. Их отъезд и ее появление в зале для тренировок. Пара слов, и… почему он позволил ей уйти?
Сколько раз Брокк спрашивал себя об этом.
Надо было остановить. Задержать.
Сделать хоть что-то. А он проводил ее к экипажу, еще не понимая, как надолго отпускает. Потом были взрыв и собственные его обиды, которых стало слишком много. Постаревший дед.
Война. Имя на родовом гобелене, которое не гаснет, даруя надежду, что однажды… и случайная встреча. Уже не девочка, женщина, в чем-то чужая, но все же безмерно дорогая.
– Вы любите свою сестру, – сказал Риг.
– Да.
И ту, прежнюю девочку, которой не стало.
И новую женщину, строгую, с едва заметными морщинками в уголках глаз. С настороженным взглядом, из которого хочется стереть страх. С огрубевшими руками – мозоли не скоро сойдут. С ночными кошмарами, к счастью редкими.
Оден сумеет защитить и от них.
– Вы были близки?
– Не знаю.
Скорее нет. Не успели. Слишком мало времени было у них вдвоем. Впрочем… в силах Брокка все изменить. И пусть у Эйо есть собственный дом, но двери его не заперты для брата.
Она рада ему.
– Мы с Ригером с рождения отличались. Его любили больше. – В голосе помощника прозвучала плохо скрытая обида. – Он был милым улыбчивым ребенком…
…который вырос в улыбчивую сволочь.
– А я – замкнутым. Нелюдимым. Мастер, может, стоит продолжить беседу в другом месте? Не знаю, как вы, а я замерз.
И Риг, пригнувшись – дверь в хижину была низкой, да и потолок не позволял выпрямиться в полный рост, – ушел. Тишина показалась оглушающей. Ветер стих. И горы замолчали.
А в этой тишине Брокк едва не потерялся.
Он снова ребенок, неспособный дотянуться до края пьедестала. Зал слишком велик, а солнечный свет, проникающий сквозь стеклянную крышу, делает его вовсе огромным. Брокк знает, что это иллюзия, но… ему страшно. Кажется, что стоит сделать шаг, оторвать руку от мрамора, и он потеряется среди этой белизны и света.
Как сейчас.
Только он достаточно взрослый, чтобы управиться с собственным страхом.
В землянке дымно и притом холодно. Разворошенная постель успела остыть, а отсыревшей она была всегда. И Брокк, нырнув в меховую полость, поморщился.
Сон не придет.
И кажется, не только к нему.
Риг повесил лампу на крюк, и та покачивалась, скрипела. Желтый огонек кренился то влево, то вправо, будто кланялся. Риг же бродил по хижине. Он так и не скинул тулуп, ко всему натянул валенки, поистоптавшиеся, грязные. И в этом облачении донельзя походил на медведя-шатуна. Только стеклышки очков поблескивали в темноте.
– Я ему завидовал. – Риг сцепил пальцы, и те хрустнули. – Всегда. Он быстрый, я медленный… я только думать начинаю, а он уже делает. И с ним легко.
…улыбчивая сволочь, которой Брокк все равно глотку перервет. Пока не знает как, но…
– Он умел нравиться.
– И ей тоже?
Риг вздрогнул и замер.
О его влюбленности знали все и о том, что любовь его безответна. По осени и весне у Рига случались обострения чувств, и он словно просыпался. Он прятал очки, полагая, что без них выглядит лучше. Подстригал волосы коротко, и те топорщились на затылке.
Весной в гардеробе Рига появлялись белые рубашки с неизменным кружевным жабо и строгие серые сюртуки. Он надевал перстни и извлекал дедовскую
