непонятно на чем держалось. Ему бы в санаторий… Эх, это самое… До сих пор поверить не могу.
– И я не могу, – согласился Данилов.
В синих джинсах и белом пуловере Чернышева-Богданова могла бы показаться симпатичной, хотя и исхудала после травмы и комы. Но, даже будучи холостым и неудовлетворенным, Александр не видел в ней привлекательную женщину. И вовсе не потому, что она была женой его командира. Он скорее видел в ней сестру, с которой вместе они прошли через настоящий ад, а такие мысли убивают любые иные поползновения.
– Нет никакой угрозы диктатуры, – продолжал Богданов разговор, прерванный появлением жены с подносом. – Угроза – это колорадский жук и заморозки. А диктатура – единственный тип правления, подходящий для нас. В экстремальной ситуации у народа должен быть лидер, вождь, чьи приказы не обсуждаются. Представь: плывет корабль и вдруг начинается шторм. Волны вот-вот зальют палубу, а команда сидит и выбирает капитана. Тайным голосованием. Абсурд? Или, представь, зимой сорок первого, когда фрицы стояли под Москвой, Сталин вдруг уходит в отставку, и в СССР проводятся демократические выборы. Смешно?
Лицо у Богданова стало пунцовым, и, похоже, Маша забеспокоилась. Она знала, что со здоровьем у ее мужа все в порядке, но хорошо помнила про Демьянова.
– Все империи строились на костях, которые скреплялись железными скобами и кровавым цементом. А великие достижения потому и велики, что оплачены великой ценой. Беда ваша, господа гуманисты, что вы считаете жизнь индивида бесценной. А ей, как и жизни животного, цена – копейка. Моей, твоей, их… – он указал на двух рабочих с тележкой, проходящих по улице. – Целое важнее части. Общество – система, а человек – подсистема. Если народ будет жить, новые люди родятся. А если нет, то все не будет иметь смысла. Именно поэтому, – он посмотрел сначала на Александра, а потом за окно, – мне и нужна сейчас помощь.
– В организации траурной церемонии?
– Не смеши. В обеспечении преемственности власти. Нам сейчас очень нужно единоначалие. После панихиды будет общий сход, на котором решатся два вопроса: кто будет лидером и оставим ли мы Подгорный в пользу Заринска.
И Данилов догадался, что он не первый, с кем Богданов провел этот разговор.
Господи, даже на необитаемом острове найдется тот, кто будет играть в политику и делить троны.
– Не забывай, что у нас теперь в два раза больше иждивенцев. Если урожай будет таким же, как в прошлом году, нам придется еще туже затянуть пояса. А если он будет меньше… – Богданов сделал паузу и перевел взгляд на видневшиеся за окном остовы и руины.
В последних лучах заходящего солнца пейзаж Подгорного был зловещим и одному из них напомнил Новосибирск, а другому Прокопьевск.
– Почему ты соврал мне про Мясника? – спросил сурвайвера в лоб Данилов. – Про Мищенко, жившего в городе под фамилией Скоторезов.
– Я не знал, о ком ты говоришь. А когда узнал, было полно других дел, ты так не считаешь? – Богданов усмехнулся. – Война как-никак. А он человек с правильными взглядами, и он нам очень полезен.
– Я считаю, что палачей и садистов надо сначала убивать, а потом спрашивать об их взглядах.
– Тянет на афоризм. Значит, вы поладите. У вас много общего. Видишь ли, Санек, это в фильмах плохими делами занимаются только враги. В суровой реальности этим приходится заниматься и «нашим». Крошить бомбами мирное население, которое живет рядом с военными аэродромами, топить корабли вместе с членами семей эсэсовцев. Пытать пленных «языков» до смерти. Это такие азбучные истины, что мне смешно их тебе разжевывать. А он ни одного невинного человека в своей жизни не убил.
– Володя, тебе пора швы обрабатывать.
Мария появилась, неся эмалированную емкостью с каким-то раствором и марлю.
– Проклятье, – вздохнул Богданов. – Вот видишь, Саня, почему мне может понадобиться твоя помощь?
– В работе с документами, – понял Данилов.
Не так-то просто это делать с одним глазом. Он мог только догадываться, насколько бывшему сурвайверу это неприятно.
На этом чаепитие завершилось, но Александру и так хватило пищи для ума, которая, как несварение, не дала ему быстро уснуть этой ночью, снова и снова возвращая его к мыслям о политических системах старого мира, о мере свободы, справедливости и порядка, о балансе интересов личности и общества. О Ланцелотах, превращающихся в Драконов, и о том, что любой из князей мира сего должен быть именно драконом, а не облаком в штанах. Ему хватил разума промолчать об этом за обедом. Иначе Богданов попенял бы ему за Шварца. Сказал бы, что читать надо русские сказки, а не всяких шварцев и мандельштамов.
«Когда-нибудь я напишу книгу, – решил Данилов. – И изложу в ней историю старого мира. Непредвзято, без гнева и пристрастия. Они мертвы, и незачем бояться их обидеть или разозлить. А мне и потомкам надо разобраться. Почему не смогли взобраться на вершину, на чем споткнулись. Жизненно важно».
На следующий день состоялись похороны. Александр не помнил, чтобы хоть раз, когда он бывал на кладбище, стояла хорошая погода. Но этот день выдался солнечным и ясным, хотя и прохладным. Преждевременно выпавший снег растаял, и только рано утром белый иней на траве оставался
