Потом, преодолев себя, он потянулся и поставил голые ступни на покрытый линолеумом пол. Даже коврик уже свернули и упаковали.
Б-р-р-р. Прохладно. Дом был не топлен со вчерашнего дня, а ночью была буря.
Из «зала» доносились голоса, отскакивая от стен, с которых еще позавчера сняли и ковры, и семейные портреты в рамках. Все уже было уложено в тюки и лежало в коридоре. А то, что не было уложено — оставят здесь.
«Мебель и прочее барахло можно найти и на новом месте, — говорил отец. — Увезти с собой надо только ценное и незаменимое. Да еще самим ноги унести».
Ага, вот где они все!
В ванной комнате, где раньше стояла ванна (мылись давно уже в бане во дворе), Младший взял темный брусок резко пахнущего мыла, умылся из рукомойника. Глянул на свое отражение в зеркале с отколотым краем и, как всегда, остался недоволен. Нет, скоблить щетину на лице бритвой ему было еще не нужно, а угри с прыщами его уже не мучили. Но уж слишком он был худощав, слишком остролиц, да и зеленые глаза с темными волосами сочетались плохо.
Волосы — это от бабки. Она в молодости была черноволосой и на старых фотокарточках напоминала грозовую тучу. А глаза, да и черты лица — от деда. Совсем старых фотографий, где он подросток, не сохранилось («Сгорели вместе с прежней жизнью»), но на тех, где ему тридцать, когда он жил в Подгорном и в Заринске, дед напоминал Сашку теперешнего.
А вот Женька, и отец, и дядя Гоша, и все дети отца от Светланы Федоровны (она Сашке была настолько чужой, что он даже неприятное слово «мачеха» в ее адрес не употреблял), — все были как на подбор светловолосые и с глазами от светло-серого до голубого. Причуды генетики, говорил про это дед.
«Ну почему эта стерва генетика не могла сделать меня чуточку более складным? Килограмм на пять тяжелее и помускулистее?» — подумал Младший и вылил себе на голову ковш холодной воды, смывая мыло.
После этого вытерся полотенцем, оделся в приготовленную с вечера чистую одежду и присоединился к семье за завтраком.
— С добрым утром, именинник! — пробасил отец, обнял Сашку и потянул за ухо. Не больно, но довольно бесцеремонно. — Расти большой, не будь лапшой.
В Прокопе… да и в Заринске и других заринских поселениях многие мужчины носили бороду — но не лопатой, а покороче, чтоб всякий сор не застревал. Так проще, чем постоянно скоблить харю бритвой. Да и не у всех эти бритвы были. Но вождь на то и вождь, чтоб выглядеть благообразно, поэтому Андрей Данилов или носил аккуратно подстриженную бородку, или ровнял подбородок под «трехдневную щетину», как он увидел в одном старом журнале.
А сам Владимир Богданов, глава Заринска, который последний раз приезжал к ним в село с большим караваном машин и грузовиков когда Сашка был совсем маленьким — носил окладистую бороду. Таким он был и на фотокарточке, и на парадном портрете в мундире, который ему к юбилею нарисовали. Они с дедом были ровесники, и тот говорил, что в молодости правитель выглядел иначе и походил на какого-то актера, но в пятьдесят решил сделать последнюю уступку «духовности». Так он отрастил бороду, усы и еще бакены на щеках.
«Он хотел выглядеть как царь или как патриарх. А выглядит как Дед Мороз. И как он оттуда капусту достает, когда щи хлебает?» — похихикивал дед за ужином. А бабка его осаживала: «Да чего ты ржешь, старый? Не был бы ты таким олухом, до сих пор бы находился возле него, и мы жили бы как у Христа за пазухой! Это только ты пустые щи хлебаешь, а у правителя всегда отбивные на столе, и не собачатина какая-нибудь, а говядина». «Да в чем ты меня обвиняешь? — отбрехивался дед. — Забыла, что из-за твоего папаши нас сюда сослали? За его переворот неудавшийся?» «Да не было никакого переворота, пень ты замшелый. Он же был не умнее тебя. Мы просто под горячую руку правителю попались. А ты мог бы выкрутиться, если бы сопли не жевал!»
Но в этих старых недомолвках Сашка ничего не понимал. Разве только то, что дедушка с бабушкой еще до рождения отца жили в Заринске и дед был там не на последних ролях, а потом что-то случилось, и им пришлось уехать сюда. Вообще говорили, что в войну город вымер до основания, как и все, что находилось севернее какой-то там параллели. Новая Прокопа начиналась как поселение ссыльных, отправленных сюда из Заринска за разные проступки, мелкие и большие.
Заринск… Сашка никогда его не видел. У них вообще мало кто покидал деревню, а уж путешествовать в такую даль… Да что говорить, если в ближней Киселевке бывал от силы каждый третий, а это всего в двадцати километрах, и «ярмарки» у них совместные три-четыре раза в год, где бартером разным занимались.
В Киселевке народу жило не больше, чем в Прокопе. А вот Заринск — город большущий. Там целых десять тысяч человек живут, и есть там и канализация (работающая! Это тебе не яма и не овраг для слива), и даже электрическая станция. Говорили, что до него по дорогам можно добраться за два дня с одной ночевкой — это если на автомобиле. Гонцы, курьеры, снабженцы так передвигались. Но автомобилей в Прокопе не было. Одну машину собрать из трех старых, чтоб кое-как ездила — труд для умельца невеликий. Проблемой была горючка. Ее возили только из столицы. Там в Заринске ее гнали — но из чего и как — это он не знал. То ли это было секретом, то ли сложно сильно. А без топлива — на черта лысого нужны машины?
Были три трактора для крайних случаев, например, завал растащить (землю на них почти не пахали), и один грузовичок, который старики называли
