Рессорная телега была хороша, с крепкими шинами, и по нормальной дороге она могла идти ровно, как автомобиль. На борту еще виднелись красные буквы-иероглифы на металле, из которого поставили заплатки. Чернушка была хоть и старая, но крепкая кобыла. Ей, чтоб перевезти груз, который поместится в эту телегу, пара была не нужна. Править лошадкой тоже было одно удовольствие — после стольких лет на службе у людей она была умная и послушная, как человек.
Сашка вспомнил, как бабушка смеялась, когда дед впервые произнес при ней выражение «править лошадью»: «Да ты просто Наполеон. А курами повелевать будешь?» Острая она была на язык — говорят, приходилась дочкой какому-то алтайскому мелкому вождю, который Мазаеву служил, но вовремя перебежал к победителям.
Дорога — довоенная, со следами асфальта — поднималась в гору. По правую руку на холме осталось бывшее Трамвайное управление: теперь там были конюшня, склады, медпункт, где принимали роды и лечили в меру сил от хворей, слесарка. Там же был пункт общего сбора, откуда они скоро поедут в неизвестность. В депо, похожем на ангар, были сложены ящики, мешки, коробки, прочие товары и материалы в таре и без. Это имущество общины. Свои вещи со дворов каждый повезет сам или с соседями, если безлошадный.
Там даже сидел в будке и сменялся четырежды в день караул из мужиков с ружьями. Все кругом свои — но мало ли? Впрочем, воровства у них уже много лет не было. Поэтому и стерегли караульщики из рук вон — и Сашу пропустили, только глаза скосив — коротали скучные часы, играя в замусоленные картишки. Оба были их соседи — один старый, другой зеленый и безусый.
По левую руку внизу в лощине раскинулись домики Прокопы. Именно этот склон когда-то спас их от ударной волны, а много позже сюда пришли переселенцы из Заринска, которым товарищ Богданов повелел жить здесь.
Кое-где еще вился дымок из труб, но жизнь в деревне уже замирала. Сашка почувствовал, как стиснуло у него сердце от мысли, что совсем скоро эти дома, где они прожили всю жизнь, будут такие же покинутые и пустые, как те, которые находились за холмом. Те, где люди не жили с самой войны.
Все эти годы деревня переваривала мертвый город, используя его остатки для своих нужд. Прорезиненная ткань рекламных плакатов покрывала крышу на их сарае — вместо брезента. Она обещала скидки на колбасу, телевизоры и шубы. На веранде стояли автомобильные кресла, а в доме — два офисных. Сама веранда была застеклена целыми трамвайными окнами с резиновыми уплотнителями. Готовые домашние стеклопакеты они тоже находили на складах и ставили себе в дома. Заборчики из городских парков были у них в огородах и палисадниках. Автоприцепы переделывались в телеги. Железо шло на кровли. И на всевозможные кустарные поделки. А чего они только не делали из покрышек… Многое из этого добра они оставят здесь. Отец установил предел для скарба, который каждая семья может взять с собой и распорядился, чтоб не брали того, что можно найти на новом месте.
Впервые про Войну, Ночь, Зиму и Мор Сашке рассказали, когда ему было четыре года. Надо же было как-то объяснить непоседе-мальчишке, почему те большие дома в девять этажей на горизонте стоят пустые и облезлые. А некоторые и вовсе полуразрушенные. Да и соседний поселок из таких же одноэтажных избушек стоял пустой, дома в нем были без стекол, с провалившимися крышами. А некоторые здания и вовсе почерневшие, горелые, а от других только камни кирпичи и фундаменты.
И таких пустых мест в окрестностях было гораздо, гораздо больше, чем мест, где люди имелись. Собственно, поблизости только в Прокопе люди и были, да еще в Киселевке, но она далековато.
«Почему там никто не живет? Можно мне посмотреть?» — имел он глупость в шесть годков спросить папу с мамой.
«Даже не думай туда ходить! Там уроды живут, живьем тебя сожрут. А еще там радиация. От нее выпадут волосы, и пиписька отвалится!», — поспешили ответить ему взрослые. Но Сашка хотел докопаться до правды. Вскоре он понял, что надо не спрашивать, а надо сходить так, чтоб никто не узнал.
Конечно, ни уродов-мутантов, ни радиации там не было. Мутантов совсем, а радиации — почти. Дед как-то подарил ему хитрую штуку — радиометр, научил ей пользоваться и объяснял, что за прошедшие с войны годы радиоактивная дрянь почти вся распалась, а та, которая не распалась — равномерно разошлась по всему свету. Даже туда, где ни одна ядреная бомба не упала. Защититься от нее так же невозможно, как перестать дышать.
Когда-то город делился на «районы». Их деревня вклинивалась в Рудничный район. Тот стоял частично порушенным, частично целым. Еще был Центральный. Тот был почти стерт с лица земли, поэтому интересного там было мало. Но даже там радиации было немного. И циферки на экранчике радиометра были совсем не страшными.
Но надо же было как-то внушить ему, несмышленышу, чтоб он к тем домам не бегал.
Он-то, конечно, став чуть постарше, не упускал случая туда забираться. Как и другие ребята. Поголовно, не взирая ни на какие запреты. Ведь там можно было найти столько интересного!
Ветер дул ему в лицо, и, надвинув капюшон на глаза, Младший был страшно горд, что выполняет ответственное задание. Первой вехой на маршруте, если не считать стоящую чуть в сторонке бывшую туберкулезную больницу, был Дэ-Ка. Большое завалившееся на бок здание Дома Культуры.
Как может Культура жить в доме, Сашка не представлял. Он знал, что культура — это правила, обычаи, умения, приличия. Как они могут поселиться в каменном здании? Или они там бродят по пустым коридорам, между облупленными стенами, по провалившемуся полу? Отголоски привычек прежних людей.
