Цветок Трех Миров

– У нас еще есть время? – спросил Гай.

Белдо ответил не сразу. Связывался с кем-то и пытался посмотреть на мир его глазами. Зрачки Дионисия Тиграновича под сомкнутыми веками подрагивали.

– Да. Шныры пока едут. Дверь готова.

– Отлично, – сказал Гай. – Значит, можно не спешить.

– Что вы с ними сделаете? – спросила Яра.

Дионисий Тигранович прикинулся глухим, предоставив отвечать Гаю.

– Их не тронут, если они сами не подадут к этому повода… Теперь о ребенке…

Яра застыла.

– О ребенке Матрены Аляповой и Носко Гнездило, – насмешливо продолжал Гай. – Как ты, возможно, слышала, у них был особый ребенок. Ребенок двух шныров. Когда он родился, Матрена и Носко стали жить отдельно от остальных шныров, в небольшом домике на отшибе. Носко продолжал нырять как одержимый. Матрена возилась с малышом. Он был поначалу слаб, но за жизнь держался цепко. Я был им полезен больше других. Тит Михайлов, Сергиус Немов, тот же Митяй… они вечно были заняты. Я же выполнял все поручения Матрены… Достал ей козу, когда у нее пропало молоко… раздобыл люльку… в общем, много всего делал. Малыш всегда охотно играл со мной.

Яра вспомнила Горшеню и две куртки на манекенах, находившиеся в зале памяти отдельно от других. Вспомнила и сквозную дыру от арбалетного болта на одной из них.

– Далее, – продолжал Гай, глядя уже не столько на Яру, сколько на ее живот, – в моей жизни началась нелегкая полоса. Двушка перестала меня впускать. Не то чтобы сразу и вдруг, а словно приходишь в гости, и все вдруг замолкают. Не прогоняют, нет, но ты ощущаешь, что ты чужой. Двушка оттесняла меня все дальше от гряды, не только от Второй, но даже и от Первой. Вскоре я едва мог бродить у сосенок на самой границе с болотом. Я злился, я ненавидел – и мне все ближе становился мой эльб. Потом произошло нечто, о чем я умолчу, и вот двушка перестала пускать меня совсем. Я тосковал. Я расколол главную закладку, чтобы хотя бы в ее части обрести то, по чему я так сильно тосковал. Тогда главная закладка выставила защиту, и возник ШНыр в сегодняшнем его понимании, то есть мощная закладка, не подпускающая к себе чужих, и те немногие, которым она дает силы.

– То есть шныры. А откуда взялись ведьмари? – спросила Яра.

– О, постепенно! – ответил Гай, даже не пытаясь поморщиться при звуке этого обидного слова, как это сделал Дионисий Тигранович. – Золотые пчелы продолжали призывать все новых и новых шныров. Кто-то оставался, кто-то не выдерживал и присваивал закладку. Были такие, кто бросал ШНыр, находя для себя в жизни нечто более интересное. Некоторые уходили, и никто ничего не знал о их судьбе. Прочие – и таких было большинство – прибивались ко мне, ощущая себя несправедливо обиженными. И мы действительно были обижены! Зачем было испытывать нас и изгонять, если двушка наперед знала, что мы сломаемся? Чтобы потом терзать ни за что? Зачем тешить нас несбыточной надеждой и потом все отбирать?

В голосе Гая послышался опасный стеклянный звон. Умненький Дионисий Тигранович открыл один глаз и искоса, как кот, посмотрел на него.

– Со временем нас, изгоев, становилось все больше. Учитывая, что дар у всех был очень разный, я стал делить всех по способностям. Из этого деления постепенно возникли форты. После, используя силы изменившейся части закладки, мы стали подселять кое-кому эльбов, а болото за это оказывало нам небольшие услуги.

– Небольшие?

– Да, псиос, дар, знания – это все называют различно, но суть примерно одна. Разница между мной и теми, кто пришел после, была существенной. Я пользовался бессмертием, они же были смертны и часто менялись… Да и золотые пчелы порой совершали очень странный выбор: поначалу они призывали лишь сильных духом людей, а под конец стали призывать и слабых. Часто я не мог понять их логики: эту-то за что? А этого?.. Такое ощущение, что двушка металась, отыскивая верных себе среди самых невероятных людей, часто далеко не идеальных. И очень часто, надо признать, угадывала их!

Гай взглянул на жадно слушавшую Яру. Щека его дернулась.

– Не думай, что я открываю тебе тайну… Кавалерия, пожалуй, знает эту историю, хотя многие шныровские летописи утрачены. А вот про Носко и Матрену она знает едва ли… Еще до того как я расколол закладку и из-за этой мелочи рассорился со шнырами, их ребенок подрос. Ему было лет восемь. Звали его Искр, что значит «шустрый». И вот однажды Искр исчез. Мы бегали по лесу с факелами, кричали… Душераздирающее зрелище! Носко нырял в омут, искал его на дне. Грешили и на медведей, и на волков. Мальчишки не было целый день и целую ночь. А потом он как ни в чем не бывало пришел домой. И в руках у него был огромный букет цветов!

Гай подался вперед. Его сдутое лицо почти касалось лица Яры.

– Его немножко обнимали, потом немножко убивали, потом опять немножко обнимали. И все это с сопутствующими визгами и слезами. Я присутствовал при этом трогательном проявлении родительского чувства. Пока Матрена в пылу материнской любви вытрясала из его попы пыль и тем самым мешала Носко