привычкой, а еще лучше – рефлексом, что достигается многократными повторениями, ничего нового за разделяющие нас тысячелетия в этом смысле не изобрели. Но главное уже получилось! Не зря я тебя дразнил. Мне, учти, было непросто: врать и притворяться я не могу, а на тебя очень трудно всерьез рассердиться. То есть мне трудно; другим-то, уверен, легко.
– Кому как, – наконец подал голос Джуффин. – Лично я бы охотно взял пару-тройку уроков – вдруг однажды понадобится на него рассердиться, а я даже не знаю, с какого конца к этому приступать. Но встречаются талантливые самоучки. Некоторых я своими глазами видел: сэр Макс еще ничего не сделал, а человек уже на него авансом навеки зол.
– Мой метод тебе не подойдет, – отмахнулся мальчишка. – Просто он сказал то, что мне очень не понравилось. А тебя словами не рассердишь. У тебя другой подход: ты сразу прикидываешь, можно ли извлечь из чужих слов какую-то пользу. Если можно, радуешься, а нет – выбрасываешь из головы. Охотник есть охотник, для тебя все – добыча. Наши слова и дела, и мы сами, и весь Мир целиком. Сильная позиция, но мне, сам знаешь, она не по вкусу. Скажем так, для себя я бы этого не хотел.
– Глупо вышло бы, если бы мы все уродились одинаковыми, – пожал плечами Джуффин. – Этот Мир давно рухнул бы от скуки, глядя на нас.
– Именно так я себя и утешаю всякий раз, когда прихожу в ярость от того, что вы все совершенно на меня не похожи. Хотя, казалось бы, что может быть лучше? Но нет!
Мальчишка горестно шмыгнул носом, но тут же воспрянул духом, ухмыльнулся так же криво, как это делал белолицый Магистр и подмигнул Джуффину.
– Если тебе однажды понадобится по-настоящему рассердиться на Макса, просто предложи ему попробовать отнять у тебя добычу – в тот момент, когда ты ее еще не схватил. С пойманной этот номер вряд ли пройдет, своими достижениями ты не особо дорожишь. А вот становиться у тебя на пути в самый разгар погони я бы никому не советовал. Даже ему.
Джуффин с Сотофой заулыбались, как будто Гэйшери забавно пошутил. А я невольно поежился, потому что у меня буйное воображение. И чтобы сменить тему, спросил:
– А что я такое ужасное сказал, что тебе не понравилось? Неужели про совещания? Я тоже не особо люблю, когда со мной спорят, но в целом вполне можно пережить.
– Ты сказал, что мое Благословение могло испортиться в плохих руках, – напомнил Гэйшери. – Остаться прежним по форме, но полностью изменить суть. И это, к сожалению, правда. Настолько страшная для меня правда, что проще умереть, чем с ней согласиться. Но мне пока нельзя умирать. Работы еще очень много. И сердце не велит бросать ее, не закончив. И договор связывает; впрочем, это уже не имеет отношения к нашим делам.
– Но почему страшная? – изумился я. – Как правда может быть страшной? По-моему, всегда лучше знать, что на самом деле случилось, чем не знать. Когда знаешь, можно попробовать все исправить. Если не выйдет, это, конечно, отдельный ужас, но все равно лучше действовать, чем сидеть в блаженном неведении, пока под ногами горит земля.
– Ты такой же практичный, как эти двое, – скривился мальчишка. – Хотя в Смутные Времена вроде не жил. Впрочем, ты сам себе вечное смутное время. Ладно, не понимаешь – не понимай, что с тобой делать. Тогда просто поверь мне на слово, бывает настолько паскудная правда, что в болоте я видел пользу от нее. Я бы предпочел не знать, что испортить мое Благословение легче легкого. Достаточно просто думать не в ту сторону – вот что хуже всего!
– «Не в ту сторону»? Это как?
– Например, благословляя кого-то магическим вдохновением, быть совершенно уверенным, что причиняешь ущерб, – неохотно сказал мальчишка. Он выглядел так, словно вот-вот кинется меня колотить. – Якобы магия – зло для человека или сам человек слишком зол для магии, что-то в таком роде. Тогда благословленный и правда вдохновится на самое худшее из того, на что способен…
– Ого! – оживился Джуффин. – Получается, наши хулиганы – исключительные добряки, если ничего худшего, чем мелкие пакости, не придумали?
– Получается, так, – равнодушно согласился Гэйшери. – А чему ты удивляешься? Настоящих злодеев во все века было мало, остальные довольствуются мелкими пакостями, да и то исключительно под настроение. Но лично мне, чтобы разорвать сердце на части, и одного злодея достаточно, если он таков, что сумел испортить мое Благословение. Даже не потому что оно мое, а своего всегда жалко. А просто потому, что эта скотина живет в моем Мире – вот прямо сейчас. Что бы я ни делал, как бы ни бился, а Благословение все равно испорчено! И это значит, что я не справляюсь. Уже не справился. Ни с чем!
– А ты-то тут при чем? – удивился Джуффин. – Наш злодей, во-первых, пока просто одна из рабочих гипотез. А во-вторых, если даже он действительно существует, это его личное горе, что таким уродился. Или думаешь, это кто-то из твоих?..
– Конечно, из моих, – угрюмо сказал мальчишка. – Все, кто есть в этом Мире, мои. А ты как думал? Я тут живу; ладно, с вашей точки зрения, жил когда- то давно, но какая разница? Это мой Мир. Все, что здесь происходит – моя ответственность… Ай, да ну вас всех в задницу, ни хрена вы не понимаете! Не хочу больше об этом говорить.
Он развернулся и пошел прочь таким быстрым шагом, что это походило на побег.
Я растерянно посмотрел на своих старших товарищей – мол, чего это он? Леди Сотофа ободряюще улыбнулась, почти беззвучно сказала:
– Ничего, вернется. Не бери в голову, мальчик, ты тут вообще ни при чем.
