— Это тот муж, что хочет убить меня? Он сын Атласа?
— Сын. Он могучий боец, именно это и должно тебя интересовать. Ты собираешься умереть как муж или трясущийся раб?
— Я хочу убить Темиса. Покажи мне приемы.
Осваивать нужно было многое, но времени на это почти не было.
Стража с хохотом наблюдала, как Эсон гонялся по палате за приземистым бойцом, размахивая руками, как цапля крыльями. Все усилия его почти не приносили результата, удалось только пару раз зацепить Эйаса по ребрам. Но упражнение прояснило голову Эсона, и, когда боец оставил его, микенец вылил себе на голову целый кувшин воды, расхохотавшись, когда стражи принялись бранить его за образовавшуюся на полу лужу. Он не стал возражать, когда его еще раз вытерли и умастили маслом. Банщик облачил его в высокие, плотно прилегающие штаны из нескольких слоев кожи, а затем обул в сапоги из того же материала, доходившие до лодыжек. Колодок на этот раз не было, однако, выводя его из палаты, стражи обнажили мечи.
— Уберите оружие, — проговорил Эсон, — я хочу того же, что и вы. Не дождусь поединка с вашим изъеденным червями царевичем.
Он говорил, что думал. Конечно, лучше было биться бронзовым кинжалом или мечом, даже боевым топориком, которые предпочитали атланты. Ведь оружие было только средством — Эсон жаждал битвы. О поражении он не думал — хотя, конечно, микенский царевич привык помнить о смерти. Не следовало страшиться ее или манить к себе, она всегда была рядом. Муж убивал мужа, с которым бился. Тяжелая рана означала смерть, и честнее было разом закончить начатый поединок. Двое бьются — один умирает. Иногда и оба сразу. Оружие — не главное. Главное — сама битва.
Мир Эсона не был сложен, и удовольствия его были просты. Он хватался за все радости, предоставляемые ему жизнью, одинаково острое удовольствие давала и охота с копьем на кабана, и объятия женщины. И то и другое быстро заканчивалось. Конечно, у него всегда находились друзья, с которыми приятно пить, а потом они сражались возле него. В битве он находил самое большое из удовольствий. Необходимые, чтобы завязать битву, ссоры Арголида поставляла в избытке. Первые детские воспоминания Эсона были — вопли мужей за стенами, раны и смерть, окровавленные бронзовые мечи. Первой его игрушкой был небольшой меч, и он не был просто забавой. Едва получив его — дня не прошло, — Эсон выследил и убил поросенка и приволок к отцу окровавленную тушку. Дичь становилась крупнее, наконец дошло и до самой опасной. У него в руке было копье, и Эсон ударил им под козырек эпидаврского шлема, прямо в глаз воина. Удивило его лишь то, как легко умер этот человек — куда легче, чем многие из убитых им оленей.
Женщины находили его привлекательным, мужчины тоже. Ясные голубые глаза, гладкая кожа. Каштановые волосы и борода, расчесанные и подстриженные, как теперь, отливали янтарем. Конечно, нос крупноват, но не уродлив — словно хищный клюв ястреба; на эту птицу и был похож Эсон. Здоровые белые зубы — иных и не знали привыкшие к простой пище микенцы. Змеистый шрам на подбородке не один белел на загорелом теле. Ему случалось идти — или бежать — весь день и ночь и с ходу вступать в битву. Мышцы Эсона были способны на подобные усилия — длинные, ровные, не выпиравшие узлами, как у мужей, миновавших пору расцвета. И в уме ему трудно было отказать. Как и отцу — Перимеду. Но все способности он тратил на одно лишь — чтобы лучше биться. А вот зачем ему битвы — вопрос этот еще не приходил царевичу в голову. Настанет день, и придется задуматься: умрет Перимед, тогда ему, Эсону, быть царем в Микенах, но пока для раздумий нет особых причин. И ныне его ждала новая битва, он шел на нее столь же непринужденно, как на каждую из тех, в которых ему приходилось участвовать за двадцать один год своей жизни.
— Стой здесь, — стражи остановили его за руки. Впереди за аркой уже виден был большой двор, усыпанный песком. С кожаными ремнями в руке подошел покрытый шрамами кулачный боец.
В этот миг издалека донесся гул, словно чудовищный зверь шевельнулся в глубинах земли. Почва затряслась под ногами. Стены пошатнулись, дрогнули колонны, сверху с пылью посыпалась штукатурка.
Эсон дернулся вперед к безопасности — под открытое небо. Сильные руки потянули его назад.
— Не трусь, горец, ты не мертв еще. — Стражи со смехом следили, как Эйас привычными движениями обматывал кожаными ремнями руки Эсона. — Атлантида чересчур прочно сложена, она не развалится, когда потрясатель земли Посейдон колышет недра. Ты еще поживешь немного, тебя ждет бой с Темисом, а умрешь, когда он убьет тебя. Час твоей судьбы еще не настал.
Отсутствие страха у стражей подбодрило и Эсона. Он знал, что на островах земля иногда сотрясается, да так, что дома рушатся и потоки жидкого камня истекают из земных глубин. Значит, земля здесь трясется нередко, раз все вокруг не выказывают беспокойства. Он следил, как Эйас обматывал его руки тонкой кожей. Наложив первый слой, боец пристроил к костяшкам пальцев свинцовую пластину, привязав ее широкой полосой кожи потолще.
— Вот тебе и молот, — приговаривал Эйас, привязывая к другому кулаку такую же свинцовую полоску. — С одной кожей на кулаке приходится повозиться, чтобы убить человека. Для этого нужен свинец. — Снаружи пронзительно взвыли рога, и Эйас торопливо закончил наматывать ремни. — Вот и сигнал. Тебя требуют. Умри хорошо, горец. Многие почли бы за честь умереть от кулака царевича Атлантиды. — Он криво усмехнулся.
Руки Эсона неуклюже висели, как онемевшие копыта. Он поглядел на кулаки, пристукнул ими друг об друга. Лучше бы, конечно, любое другое оружие, но и это сойдет.
— Выходи, — приказал один из стражей и подтолкнул Эсона мечом в спину.
Не оборачиваясь, Эсон коротко ударил кулаком, угодив стражнику прямо в живот. Охнув, тот перегнулся, меч звякнул о камни. И прежде чем прочие успели пошевелиться, Эсон шагнул вперед — на арену.
Двор оказался огромным; с трех сторон его окружал дворец, четвертая была огорожена низкой стенкой, за ней начинался обрыв. В центральной
