трепетал ни один листок, отодвинутый осторожной рукой. Враг затаился или предусмотрительно дал деру, не добившись успеха в нашем захвате. Эквиты быстро стреножили лошадей, и мы по широкой дуге вступили в рощу, стараясь не терять друг друга из виду. Вдруг Женька выкрикнул:
— Они наверху! — и выпустил первую стрелу в раскидистую крону терпентинового дерева.
Я поднял голову и встретился взглядом с двумя сверкающими углями вместо зрачков, горевшими злобным огнем. Жаждой убийства густо плеснуло от них на меня и пробрало морозом до самых костей. Иерарх не пожалел мрачных красок, вызывая к жизни этих жутких созданий. На полотнах Рубенса, Йорданса или Валеджо сатиры выглядят хоть и коварными, но в целом достаточно безобидными похотливыми существами. Эти же козлоногие твари, посыпавшиеся сверху на наш отряд, как перезрелые желуди, ничем не напоминали себе подобных с полотен великих живописцев.
Уродливые карикатуры на людей не более полутора метров роста, они сжимали в руках длинные изогнутые тесаки, которые тут же пустили в ход. Один из Эквитов свалился замертво, получив удар по не защищенной доспехом шее. Кровь веером хлестнула из разрубленных сосудов. Я принял своего противника на клинок шпаги и нырком увернулся от выпада другого сатира. На автомате применил прием, уже опробованный мной ранее тут же, в роще. Выпустил на секунду из рук эфес и рубанул второго наотмашь чеканом по сплющенной мохнатой голове. Одним движением, повернувшись вполоборота, ударом топора снизу с хрустом смял грудь набегавшему третьему. Вытащил клинок из уже упавшего первого нелюдя, короткой репризой распорол живот следующему и, получив передышку в несколько секунд, огляделся.
Женька на отходе всаживал стрелу за стрелой в двух атакующих его тварей. Один из сатиров рухнул в подлесок, со вторым мой друг скрестил мечи. Тварь тут же оставила на его плече алую зарубку. Но дорого же обошлось нелюдю касание Игрока — шотландский палаш тут же начисто отделил от плеча волосатую узловатую длань сатира, а еще через секунду с плеч слетела его курчавая голова. Эквиты ожесточенно рубились каждый с двумя-тремя противниками, к которым из чащи накатило пополнение в десяток новых претендентов на наши шкуры, вынудив воинов медленно отходить к опушке. Опьяненный битвой и неведомо откуда взявшейся верой в свою неуязвимость, я бросился в самую гущу нападавших. Разнес пару особо рьяных голов и очутился лицом к лицу с двухметровым монстром, вооруженным окованной железом дубиной. Над плечом свистнула стрела, и чудище неловко завалилось назад с торчащим из глазницы белым оперением. Ну хорошо, дружище, хоть не в ногу, как в предыдущий раз. Тем не менее я «завис» на какие-то доли секунды и расплатился за это двумя ударами палашей с разных сторон, один из которых взрезал мне наручник и глубоко распахал предплечье. Левая рука тут же онемела, и шпага скользнула на землю из ослабевших пальцев. Ох и солоно пришлось бы мне, если б Женька не уложил вновь размахнувшегося для последней атаки противника. Эквиты, видя, в какую я попал переделку, рванулись на выручку, сокрушая нежданным натиском своих противников. Но пока они ко мне пробивались, меня прижали к глянцевой коре одного из древесных исполинов. Не имея возможности полноценно сражаться, я лишь отражал топором выпады, получая новые кровоточащие отметины. Ломая кусты и нижние сучья деревьев, на место стычки наконец-то прибыла пятерка Климента. Солдаты тяжелыми ударами лихо пластовали нелюдей, боевые кони рвали зубами и втаптывали в дерн недругов. Сатиры дрогнули и побежали, преследуемые кавалеристами. Мои колени подогнулись, и я, Аника-воин, как куль с песком, свалился в мягкую листву. Через несколько минут сознание вновь вернулось ко мне от того, что Женька плескал целебное зелье прямо на мое лицо, стараясь попасть в рот сквозь сомкнутые зубы. Я захлебнулся драгоценной влагой и сел, озираясь и отфыркиваясь.
— Рановато ты, брат, стал из себя Конана изображать, — заметил Женя, заливая мою руку эликсиром. — Сам посмотри, эти мохнорылые тебе все доспехи исчавкали. Придется новые покупать. Ну да ладно. Главное, что жив. А то едва не получил шейный пластырь, как один из наших.
Замечательно, когда есть друзья. Эти люди нас хорошо знают, но все равно почему-то любят. Меня обдало жаром, и рана тут же стала затягиваться грубеющей на глазах прозрачной розовой кожей.
— Что есть, то есть, — признал я. — Эти твари разительно отличаются от живности из Лабиринта. Сам-то как?
— А мне что? Мне хоть пусть поубивают всех, лишь бы не было войны! Стоял сзади, да маслины посылал этим уродам. А вообще, шустрые они товарищи. Как есть, на сквозняк посадили, ну, в смысле, напали со всех сторон.
Конники еще не вернулись из погони. Четверо наших боевых товарищей с суровыми и торжественными лицами стояли над своим павшим. Один из них читал заупокойную молитву. Мы подошли к Эквитам, встали около, склонив головы, и те, кинув на нас одобрительные взгляды, потеснили свой ряд. Когда глядел на поверженного воина, отчаяние и чувство вины охватили меня. Я знал, что в следующий понедельник, где-то ближе к полям и территории людей, пробудится от спячки новый юнит, новая крохотная частица этого неведомого мира, выйдет к обретенным собратьям и займет свое место в карусели жизни, так ловко устроенной создателями Мидгарда себе на потребу. Может, он станет пахарем, может, ремесленником, а может, и таким же безупречным, не ведающим страха солдатом, как те, что окружали сейчас нас с Женькой. Но это не заменит друзьям ушедшего соратника и не заменит его мне — в глубине раскаяния я буду знать и думать, что он погиб по моей вине, в задуманной мною глупой вылазке, и эта вина будет сопровождать меня тенью все время моего пребывания здесь.
Сзади хрустнули сучки — это подъехал Климент с остальными. Он соскочил с боевого коня, подошел к нам, сел на колени подле убитого и, положив ему сильную руку на недвижную грудь, произнес:
— Ты храбро бился. Мидгард оценит это, и я верю — он пошлет тебе новую жизнь воина. Мы верим, что судьба еще сведет нас на одной дороге. Пусть Мидгард сохранит тебе память!
