целеустремленно двигаясь сквозь темнеющие кусты.
Конан зарычал и изо всех сил метнул свой топор. Но тварь как ни в чем не бывало скользила дальше, ни на йоту не отклонившись от взятого курса. Они видели ее лишь несколько мгновений – высокий неясный силуэт, окутанный трепещущими язычками пламени, плывущий сквозь подлесок. А потом тварь исчезла, и лес скорчился в испуганном молчании.
Конан с рычанием проломился сквозь переплетение веток и вывалился на тропу, ругаясь на чем свет стоит. Бросившись за ним, Бальт увидел, что киммериец застыл подле носилок, на которых простерлось тело Тиберия. И у этого тела больше не было головы.
– Он заманил нас в ловушку своим воем! – бушевал Конан, в ярости размахивая над головой огромным мечом. – Я должен был вести себя умнее! Мог бы и догадаться, что все это – лишь ловкий фокус! А теперь алтарь Зогара украсят пять голов.
– Но что это за тварь, которая плачет, как женщина, и смеется, как демон, и светится колдовским огнем, скользя меж деревьев? – выдохнул Бальт, утирая пот со лба.
– Болотный дьявол, – угрюмо отозвался Конан. – Ладно, берись за свой конец. Заберем с собой хотя бы тело. По крайней мере, нести будет легче.
Продемонстрировав таким образом своеобразное чувство юмора, он ухватился за кожаную петлю и зашагал вперед.
2. Колдун Гвавелы
Форт Тускелан стоял на восточном берегу Черной реки, волны которой лизали основание его частокола. Тот был сложен из бревен, как и все постройки внутри, включая донжон, или главную башню, которая, в общем-то, не заслуживала столь пышного наименования и в которой располагались покои самого коменданта, выходящие окнами на частокол и мрачные воды реки. На той стороне потока вздымался густой лес, который у самой воды напоминал настоящие непроходимые джунгли. Часовые день и ночь расхаживали по парапету, наблюдая за этой непроницаемой зеленой стеной. Зловещие фигуры на другой стороне появлялись лишь изредка, но солдаты знали, что за ними следят голодные и яростные глаза, горящие огнем старинной неукротимой ненависти. Неискушенному наблюдателю лес за рекой мог показаться пустынным и безжизненным, но там обитали не только птицы, звери и рептилии, но и люди, самые свирепые изо всех хищников.
Здесь, в форте, цивилизация заканчивалась. И это были не пустые слова. Тускелан на самом деле был последним форпостом цивилизованного мира; дальше на запад доминирующей хайборианской расе пути не было. Там, за рекой, начиналось первобытное царство – в глухих лесах и глинобитных хижинах с соломенными крышами, украшенных скалящимися человеческими черепами, и обнесенных бревенчатыми стенами деревнях, где горели костры и глухо ворчали барабаны, где точились наконечники дротиков в руках смуглых молчаливых мужчин со спутанными черными волосами и змеиными глазами. Эти глаза часто сверкали из зарослей на другом берегу реки. Некогда смуглые мужчины строили свои глинобитные хижины там, где сейчас стоял форт; да, их хижины поднимались и там, где нынче раскинулись поля и бревенчатые жилища светловолосых пришельцев, далеко за пределами нынешнего Велитриума, этого шумного городка на берегу Грозовой реки, – поселения, достигшие другой реки, текущей на границе боссонийских топей. Первыми пришли торговцы, за которыми последовали жрецы Митры, босоногие и невооруженные, и многие из них умерли ужасной смертью; но следом явились солдаты, и мужчины с топорами в руках, и женщины с детьми на повозках, запряженных волами. Аборигенов убивали без счета; их оттеснили сначала до Грозовой реки, а потом и еще дальше, за Черную реку. Но темнокожие народы не забыли о том, что было время, когда Конайохара принадлежала им.
Часовой на восточных воротах окликнул прибывших. В зарешеченном окошке вспыхнул факел, отблески света которого заиграли на козырьке стального шлема, и глаза солдата настороженно блеснули.
– Открывай ворота, – фыркнул Конан. – Своих не узнаешь?
Воинская дисциплина заставляла его скрежетать зубами.
Створки ворот распахнулись, и Конан со своим спутником вошли внутрь. Бальт отметил про себя, что по обе стороны ворот высились сторожевые башни, верхушки которых вздымались над частоколом. Заметил он и бойницы для лучников.
Часовые заворчали, приметив, что лежит на носилках, которые они несли. Звеня копьями, они бросились закрывать ворота, то и дело оборачиваясь, и Конан язвительно поинтересовался:
– Что, никогда не видели обезглавленный труп?
Лица солдат в свете факела казались мертвенно-бледными.
– Это же Тиберий! – выпалил один из них. – Я узнал его по подбитой мехом тунике. Значит, Валерий проиграл мне пять монет. Я сказал ему, что Тиберий услышал крик гагары[10], когда выезжал из ворот на муле, и глаза у него были тусклыми и безжизненными. Я побился об заклад, что обратно он вернется без головы.
Конан загадочно фыркнул, знаком показал Бальту, чтобы тот опустил свой конец носилок на землю, и направился в покои коменданта. Аквилонянин последовал за ним. Юноша с любопытством разглядывал длинные ряды бараков вдоль стен, конюшни, небольшое стойло для купеческих коней, высокий блокгауз в окружении каких-то построек и широкую площадь в самом центре, где обычно маршировали солдаты и где сейчас горели костры и отдыхали свободные от службы воины. Многие спешили присоединиться к угрюмой толпе, собравшейся вокруг носилок у ворот. Длинные и поджарые аквилонские копейщики и гонцы смешались с низкорослыми боссонийскими лучниками.
Бальт не слишком удивился, когда комендант лично принял их. Автократическое общество со своими строгими нормами осталось на восточной стороне
