Как только я благополучно вернусь в Лондон, я тотчас же выкуплю у вас брошь за двести фунтов.
— Откуда мне знать, что это не подделка?
Такого вопроса я не предвидела и стала лихорадочно придумывать ответ, неподвижно уставившись на нее, как если бы она была огромным свирепым псом, присевшим перед прыжком.
— Вы вправе сомневаться, — наконец сказала я. — Но неужели вы думаете, что я рискнула бы взять брошь с собой не куда- нибудь, а в сумасшедший дом, когда бы могла хоть на миг с ней расстаться?
Ходжес опять задумалась, явно взвешивая «за» и «против».
— Но если, предположим… просто предположим, учтите… если я помогу вам сбежать, меня же вышибут из клиники.
— Не обязательно, — ответила я. — Вы сможете сказать, что я спряталась за дверью, прошмыгнула мимо вас, когда вы вошли с подносом, и заперла вас снаружи.
Ходжес чуть заметно кивнула. Похоже, она начинала склоняться на уговоры.
— Какое у вас жалованье? — спросила я.
— Тридцать фунтов плюс стол и жилье.
— Двести фунтов — ваше жалованье за семь лет без малого.
— Может, оно и так, но с какой стати мне вам верить? Предположим, вы действительно вернетесь в Лондон — почему бы вам не заявить в полицию, что я украла вашу брошь?
— Потому, что я дала вам слово, и… потому, что полицейские могут препроводить меня обратно в Треганнон-хаус, прежде чем я успею доказать, что… я — это я.
Ходжес снова задумалась, прикидывая так и эдак:
— А вдруг вас поймают раньше, чем вы отсюда выберетесь? Вы скажете, что я украла брошку, ну и что тогда со мной будет?
Такого вопроса я тоже не ожидала.
— Если меня поймают на территории лечебницы, вы еще будете сидеть под замком, и… если вы мне не доверяете… вы сможете положить брошь на место, прежде чем вас здесь найдут.
— Тогда я ничего не получу, окромя пятна на репутации.
Я отчаянно напрягла ум, но ответа так и не придумала. Свободной рукой я залезла в карман плаща и извлекла оттуда два золотых соверена:
— Вот… это останется у вас независимо от того, поймают меня или нет. Только помогите мне.
Казалось, блестящие монеты заворожили Ходжес еще сильнее, чем рубины. С минуту, показавшуюся мне маленькой вечностью, она переводила взгляд с броши на соверены и обратно, но наконец протянула руку и взяла сначала монеты, потом коробочку с драгоценностью:
— Ладно. Я согласная.
Пол поплыл под моими ногами. Я осознала, что перестала дышать, и глубоко вздохнула — как раз вовремя, чтобы не грянуться в обморок.
— Когда? — прошептала я.
— Завтра утром. Скажу вам, что делать, когда принесу ужин.
— Но утром ко мне придет доктор Стрейкер…
— После завтрака, не раньше. У вас будет два часа, пока он вас не хватится.
— Но он телеграфирует в Лондон. Полицейские будут поджидать меня.
— Ну, здесь я ничем не могу помочь. Я не собираюсь сидеть взаперти цельную ночь.
— Тогда… если вы хотите получить свои двести фунтов, вам придется найти мне другой плащ, чтоб накинуть поверх моего, — иначе меня непременно поймают. Любой, сколь угодно старый.
— Значит, мне еще и за кражу плаща отдуваться. Так вы точно решились?
— Да, — кивнула я. — Точно.
Следующим утром, на рассвете, я сидела в плаще и капоре на краю кровати, дрожа всем телом. За самую длинную и тяжелую ночь в своей жизни я извергла из желудка все, что съела в течение дня, и впереди я не видела ничего, кроме бесконечной череды таких же ночей. Когда проскрежетал и щелкнул замок, я даже не поверила, что пришла Ходжес, покуда дверь не отворилась.
— Да на вас совсем лица нет, — заметила она, ставя поднос на кровать. — И трясучка, смотрю, на вас напала.
— Если побег удастся, как с вами снестись? — спросила я.
— Напишете по адресу: «Рейлвей-Армз», Лискерд. Маргарет Ходжес, до востребования. Мне сообщат про письмо.
— Спасибо. Теперь повторите еще раз, как мне идти.
— Сейчас от двери налево, в середине коридора направо. Дверь там отопрете большим ключом — вот этим, видите? — и оставите в
