Розина
Дневник Джорджины Феррарс
Последние недели я пребывала в столь подавленном состоянии духа, что никак не могла начать новый дневник. Записывать мне решительно нечего, но попытаться все же надо, пока воля не покинула меня окончательно. Все утро я, по обыкновению, укладывала посылки для дяди, а во второй половине дня, пока он ходил на распродажу, присматривала за лавкой, где так и не появился ни один посетитель. Как медленно тянутся часы! Дни стремительно укорачиваются, и лавка кажется еще более мрачной и унылой, чем всегда.
В жизни не представляла, что книги могут производить столь тягостное впечатление. Я любила нашу маленькую библиотеку в Нитоне, умиротворяющий запах переплетных крышек и теплые цвета корешков с тускло-золотым тиснением, но здесь книги заражают все вокруг сыростью и плесенью. Невзирая на дядины старания проветривать помещения, страницы томов испещрены серовато-синими пятнами, похожими на шляпки поганок; споры плесени летают в воздухе и забивают дыхательные пути. И за все это время я не нашла здесь ни единой книги, которую мне хотелось бы прочитать.
Я пыталась смириться со своей участью, и я понимаю, что должна быть благодарна дяде, приютившему меня, но для него я всего лишь полезный работник, более дешевый и добросовестный, чем мальчишка, который раньше занимался посылками. Если бы я сказала: «Дядя, я умираю от тоски и одиночества», он не нашелся бы что ответить, а скорее всего, даже и не понял бы, о чем я.
Нет, еще одну зиму сидения в лавке за упаковкой книг для неизвестных мне пожилых священников я просто не вынесу. Но какой у меня выбор? Я не могу жить самостоятельно, пока не найду какое-нибудь постоянное занятие. Я продолжаю повторять себе, что надо бы обучиться машинописи; лучше уж целыми днями перепечатывать слова других людей, чем томиться здесь. Однако я ничего для этого не делаю — и все не соберусь написать мистеру Везереллу, чтобы спросить насчет завещания тети Вайды, которое наверняка уже утверждено, ведь скоро год, как она умерла.
Продолжаю спустя несколько времени. Я только сейчас очнулась от транса, в котором пристально смотрела на свое отражение в оконном стекле, пытаясь заставить его пошевелиться и заговорить со мной, как я часто делала в Нитоне, стоя перед зеркалом. Ах, если бы у меня была сестра! Сумей я вызвать Розину сейчас — что бы она сказала мне? Презрительно высмеяла бы за хандру и велела бы собрать все свое мужество и сделать
Как насчет двухсот фунтов, оставленных мне матушкой? Все в один голос говорят, что тратить свой капитал нельзя, но, по крайней мере, я бы немного посмотрела мир (Розина была бы рада за меня; надеюсь, и матушка тоже), а возможно, и нашла бы наконец друга. Нет, я все-таки напишу мистеру Везереллу — и напишу прямо сейчас, пока моя решимость не ослабла.
К великому своему удивлению, сегодня утром я получила письмо из Плимута от некоего мистера Ловелла — в нем говорилось, что мистер Везерелл уже несколько месяцев болеет (отсюда задержка с улаживанием тетушкиных дел) и что на моем счете находится сумма в двести двенадцать фунтов одиннадцать шиллингов и восемь пенсов. К письму прилагался запечатанный пакет с надписью, гласящей: «Бумаги, отданные на хранение миссис Эмилией Феррарс 22 ноября 1867 года и оставленные для дальнейшего хранения по распоряжению мисс Вайды Редфорд от 7 июня 1871 года, в согласии с завещанием миссис Феррарс». В пакете оказалась пачка писем, перевязанных выцветшей голубой ленточкой; все они адресованы моей матушке в Вест- Хилл-коттедж, Неттлфорд.
