Алексей заметил короб, расписанный жар-птицами, и оживился.
Лично рукою Кулебяко деревянная крышка была снята. Вздох удивления прошелестел среди фрейлин. Чтобы скопить на такой подарок, всем сиротам империи пришлось бы работать, не покладая рук, десятилетия. Фигурка серебряной птички в бриллиантах произвела фурор.
– Прошу оказать честь – поднести лично, – сладострастно прошептал Вячеслав Пантелеймонович и сунул феникса Ванзарову. – Раз уж мы имели счастье приютить ваших дочурок. Так сказать, в знак нашего благорасположения…
Спорить, отказываться или протестовать в Высочайшем присутствии было немыслимо и невозможно, с какой стороны ни посмотри. Следовало и виду не показать, насколько неожиданным, странным, но совершенно логичным оказался этот сюрприз. Все-таки филеры не зря провели бессонную ночь.
На верных руках коллежского советника птичка приблизилась к наследнику.
Ребенок вытаращил глазенки, заулыбался и протянул ручки. Подарок оказался тяжеловат. Императрица приняла статуэтку сама, с искренним удивлением оценила бриллианты и спросила, есть ли механический секрет.
Родион Георгиевич указал на маленький ключ и скважинку для него.
Ванзарову оказали честь, милостиво соизволив воспользоваться его помощью.
Проверенные репортеры быстро заскрипели верными карандашами.
Щелкнула заведенная пружинка. Феникс повел головкой и захлопал крылышками. Его Императорское Высочество изволили заливисто смеяться.
Аудиенция быстро закончилась.
Государыня выразила удовольствие и обещала печься обо всех воспитанниках, как о своих детях. Великие княжны удалились в сопровождении фрейлин, а наследника унес дюжий матрос гвардейского флотского экипажа. Алексей не выпускал подарка и, как любознательный ребенок, уже пытался узнать прочность крылышек феникса.
Сиротам подарили портрет монарха с дарственной надписью, один на всех, и отвели в столовую для прислуги, где накрыли чай со сладостями. Репортеры бросились сдавать историческую новость в вечерние выпуски. А Ванзаров удостоился минуты личного внимания императрицы. Но и этого было довольно.
На выходе Родион Георгиевич поймал Кулебяко, который, казалось, лопнет от переполнявшего благолепия, и мягко полюбопытствовал, кто же это подсказал умную мысль подарить столь редкий подарок.
– О, это все трудами его светлости князя Одоленского! Такой человек, дай Бог ему здоровья! – директор истово перекрестился. – Месяца три тому побывал и так проникся нашими всевременными заботами о девочках-сиротах, что обещал помогать и даже выхлопотал аудиенцию. Знаете, это самый великий день в моей жизни! Увидеть Государыню Императрицу, наследника, Великих княжон вот так, воочию – это такое счастье!
– Разделяю, – прервал поток восторгов черствый чиновник полиции. – Могу ли знать, кто дал совет, чтобы подарок наследнику поднес именно я?
– Так ведь вчера его светлость телефонировали-с!
– Кто?
– Да князь Одоленский! – Кулебяко поплыл в масленой улыбке. – Его светлость лично телефонировали в десятом часу вечера и попросили-с услугу оказать. Дескать, вы, может, обиду держать, что дочки ваши у нас… то есть… Ну, так вот князь и намекнул. К тому же, говорит, у меня должок перед господином Ванзаровым, он так ловко пропажу мою сыскал. Но мы, конечно, с радостью! Как можно отказать такому человеку! Увидите его светлость – непременно кланяйтесь от директора Кулебяко.
– Как увижу, сразу поклонюсь, – пообещал Ванзаров. Быстро покинув приемную залу, он, буквально нос к носу,
столкнулся с полковником Ягужинским. Начальник дворцовой стражи тяжело дышал и выглядел до крайности взволнованным.
– Что происходит? – выкрикнул он.
– Рефительно ничего, – заверил Родион Георгиевич, опершись на эфес шпаги. – Аудиенция окончена. Сирот угофают, государыня довольна, я свою миссию исполнил, наследнику подарок понравился. Боюсь за директора Кулебяко. Сей славный муж вот-вот задохнется от восторга. Ожидали чего-то другого?
– Я не слышал звук взрыва…
– Как вы сказали? – переспросил Ванзаров.
– То есть, слышал взрыв…
– Именно не слыфали. Пироксилин, заложенный в птичку не сработал. Потому что его там уже не было. Хотя ювелир Кортман честно приклеил бархатное дно. Я же предлагал вам поехать и посмотреть на главную улику. Но вы отказались. Все тревожились о господине за портьерой, намекали громко, чтобы он скорее уходил.
– Как…
– Великие замыслы руфат нелепые мелочи.
– Фактор случайности… – пробормотал Иван Алексеевич.
– Не надо так выпучивать глаза, полковник, все кончено, вы мне уже не интересны. Ну, разве что назовете истинного виновника… Не хотите? И ладно. Меня только один вопрос занимает, могу ли знать?
– Что еще?
– Зачем вас в живых оставили?
Полковник затравленно огляделся и с призрением бросил в лицо чиновнику сыскной полиции:
– Только подумать, какой великий инквизитор выискался!
– Всего лишь полицейский. Уж вы-то должны знать…
– И какой-то инородец, навроде жиденка, смеет меня учить?!
Ванзаров стиснул эфес гражданской шпаги, но сказал сдержанно:
– Извольте знать, я не только обрусевфий немец в третьем поколении, но имею честь владеть татарской, малороссийской, мадьярской и даже каплей китайской крови. Только подлость от крови не зависит. В чем убедился нынче.
В зале появился барон Фредерикс, в изумлении остановился и отменно вежливым тоном спросил:
– Кто позволил?
Лицо Ягужинского побагровело, скулы перекосил спазм ненависти, губы сжались. Задыхаясь, он прошипел:
– Ненавижу!
Вот только кому досталось проклятие, коллежскому советнику или министру двора, осталось неизвестным. Полковник бежал, не разбирая дороги.
Как истинный джентльмен, Владимир Борисович попросил извинить за безумие его подчиненного.
– Вы произвели хорошее впечатление, – любезно добавил он. – Жду завтра на Фонтанке в десятом часу. Обсудим ваше будущее.
Родион Георгиевич поблагодарил за оказанную честь и испросил дозволения на величайшую милость: предоставить на сутки серебряного феникса. Завтра подарок будет возвращен в целости и сохранности.
Фредерикс мило улыбнулся:
– Продолжаете удивлять! Другой бы уже намекал на жалованье или ленты, а вы… Еще не разобрались с мелочами? И картотека не помогла?… Ну, что с вами делать?… Как говаривал Петр Великий: «Коли казнить, так жалеючи, а миловать – так без жалости».
Августа 10 дня, около полудня, +17° С.
Дом в Малой Подьяческой улице
Как бы опять пожалеть не пришлось: дверь не заперта, а в щель сквозняком свищет. Родион Георгиевич прислушался. Кажется, из квартиры доносятся рыдания, а может, стоны. Более медлить нельзя.
Ротмистр выхватил револьвер, со всей силы дернул створку и влетел галопом.
Ванзаров последовал за помощником.
В прихожей трупов или разрушений не оказалось. Зато плач слышался отчетливо.
Столь же резво Джуранский проник в комнаты и встал, как вкопанный.
От милого беспорядка не осталось и следа. Чудовищная свалка из книг, картин, коллекции оружия, домашних мелочей и одежды громоздилась прямо посреди комнаты. Обеденный стол для чего-то перевернули вверх тормашками, а потертые, но удобные кресла исполосовали в лохмотья. Посреди безжалостного разгрома сидела Антонина Ильинична в раздрызганном платье и предавалась любимому женскому занятию – безутешным слезам.
Мечислав Николаевич с сожалением убрал револьвер, и отправился осматривать другие комнаты. А Ванзаров, кое-как пристроил неудобную шпагу, присел на корточки рядом барышней:
– Ну, будет-будет. Слезами делу не поможефь. Что стряслось?
– Он…Он… Он… – Дальнейшее так и не выпуталось из сопливых всхлипываний.
– Кто злодей-то?
– Ленский! – Рыдания только пуще.
Да что ж такое! Все время мертвецы воскресают и путают умных чиновников сыскной полиции. Пора бы им успокоиться, в самом деле.
– Что ему понадобилось?
– За-а-ве-е-е-ща-а-ание!
– Хотел лифить опекунского наследства?
– Не-е-ет, кн-кн-князя…
Имея большой опыт успокоения всяческих слез, Родион Георгиевич быстро привел девицу в чувство. И тут выяснились совершенно удивительные обстоятельства.
В одиннадцатом часу утра явился Ленский и заявил, что никуда не уехал и более того, не уезжал. У него были безотлагательные дела, которые
