Война роз. Буревестник

их. Трешем и кардинал Бофорт, по всей видимости, не были вооружены, но Уильям понимал, что он был точно таким же пленником, как и все несчастные, томившиеся в темницах Вестминстера и Тауэра. Эта мысль вывела его из задумчивости, и он поднял голову.

– Почему меня, обвиняемого в государственной измене, не посадили в Тауэр? Не потому ли, Ричард, что вам хорошо известно о безосновательности этих обвинений? Я ничего не делал по собственной инициативе. Один человек не мог заключить перемирие с Францией, чем бы оно ни обернулось.

Он вдруг подумал о Дерри Брюере и испытал приступ дурноты при воспоминании обо всех этих договоренностях и обещаниях.

Его слова остались без ответа. Тем временем по лестнице поднялись два коренастых солдата в кольчугах и плащах. Уильям с отвращением заметил, что они несут грязный парусиновый мешок. Когда они поставили его на пол, в нем что-то звякнуло.

Кардинал Бофорт кашлянул, и Уильям повернулся к нему, стараясь скрыть отвращение. Двоюродный дед короля с гладко выбритым черепом смотрел куда-то вдаль, сложив вместе длинные белые пальцы, как будто читал молитву. Он был лорд-канцлером при двух королях и являлся потомком Эдуарда III и Джона Гонта. Бофорт был тем самым судьей, который приговорил Жанну д’Арк к сожжению на костре, и Уильям знал, что старик отнюдь не отличается добротой. Он подозревал, что из этой троицы именно кардинал был инициатором его ареста. Присутствие Йорка было недвусмысленным свидетельством его лояльности по отношению к кардиналу. Уильям едва удержался от ухмылки, услышав голос Бофорта, приторно-томный от десятилетий чтения молитв и пристрастия к медовухе.

– Вы обвиняетесь в самых серьезных преступлениях, лорд Уильям. Мне кажется, вам больше пристало искреннее раскаяние, нежели притворное негодование. Если вы подвергнетесь допросу, я не сомневаюсь в результате, как это ни прискорбно. Слишком много свидетелей желает дать показания против вас.

Уильям нахмурился, а его тюремщики переглянулись, прежде чем Бофорт продолжил свою речь. Было очевидно, что они уже вынесли ему приговор. Он сжал зубы, полный решимости бороться до конца.

– Ваше имя значится во всех документах, касающихся последних событий, милорд, – сказал Бофорт. – Сорванное перемирие, свадьба в Туре, оборона Нормандии от французского вторжения. Народ Англии жаждет справедливости, лорд Саффолк, и вы должны жизнью заплатить за свое предательство.

Безжалостные черные глаза кардинала резко контрастировали с его нежной белой кожей. Уильям пристально смотрел в них, стараясь выразить взглядом все свое презрение. Бофорт с грустью покачал головой.

– Какой это был несчастливый год, Уильям! Я знаю вас как хорошего, благочестивого человека. Мне очень не хотелось бы, чтобы дело кончилось этим. Однако должны быть соблюдены все необходимые процедуры. Я попрошу вас сознаться в совершенных вами преступлениях. Вы, вне всякого сомнения, откажетесь, и тогда, боюсь, нам с коллегами придется удалиться. Вас привяжут к этому стулу, и эти два человека убедят вас подписать признание в смертном грехе предательства.

Слушая его сладкоголосую речь, Уильям чувствовал, как гулко бьется сердце в его груди. Все его надежды рушились. Йорк криво усмехался, не глядя на него. Правда, Трешем выглядел несколько смущенным, но это ничего не меняло, поскольку они наверняка уже приняли решение. Парусиновый мешок приковывал к себе взгляд Уильяма помимо его воли.

– Я требую, чтобы мне дали возможность поговорить с королем, – сказал Уильям, радуясь тому, что его голос сохранил спокойствие и твердость.

– Боюсь, что обвинение в государственной измене не позволяет сделать это, – произнес Трешем сухим голосом старого юриста, обсуждающего спорный пункт в законодательном акте. – Вам следует знать, что лицо, замешанное в заговоре против короля, не может быть допущено к королю. Сначала вы должны быть подвергнуты допросу. Когда станут известны все подробности и названы все ваши сообщники, вы предстанете перед судом, хотя, как вам известно, это не более чем формальность. Король не будет принимать во всем этом никакого участия, милорд, разве что захочет присутствовать на вашей казни.

– Разве что… – произнес Йорк, глядя в окно на Вестминстер. – Разве что в потере Франции можно обвинить самого короля, Уильям. Мы оба знаем правду. Скажите, сколько солдат прибыло по вашей просьбе для усиления наших войск в Нормандии? Сколько сражалось под вашим командованием с французами? И в то же время в графствах вокруг Лондона расквартированы восемь тысяч солдат – исключительно ради успокоения короля, который боится мятежа. Если бы эти люди были переправлены во Францию, когда они были так нужны там, как по-вашему, находились бы вы сейчас здесь? Потеряли бы мы Нормандию, если бы у вас было двенадцать тысяч человек?

Уильям пристально смотрел на Йорка, и в его душе вздымалась волна ярости. Он прекрасно понимал, куда тот клонит.

– Генрих является помазанником Божьим, лорд Йорк, – медленно произнес он, чеканя каждое слово. – Вам не удастся выжать из меня самое малейшее обвинение в его адрес, если такова ваша цель. Не мне судить о действиях короля Англии, как и не вам, не кардиналу, его двоюродному деду, и не Трешему, несмотря на все его юридическое крючкотворство. Вы меня понимаете?

– Да, понимаю, – ответил Йорк, глядя на него со странной улыбкой. – Я понимаю, что существуют лишь два варианта, Уильям. Либо король теряет вас, своего самого могущественного сторонника, либо… он теряет все. В любом случае королевство и мои позиции значительно укрепятся. Взгляните правде в лицо, Саффолк! Король – мальчик, слишком слабый и болезненный, чтобы править. Я не первый, кто говорит это, и поверьте мне, сейчас это говорят в каждой деревне и каждом городе по всей Англии. Потери во Франции только подтвердили то, что некоторые из нас знали, когда он