— Даже с креслом рано или поздно возникают личные отношения. Привязанность. Неосознанная, но реально существующая. А уж с тем, кто становится твоей тенью… И когда наступает такой момент, ронин уходит.
— Почему? Ведь привязанность, наверное, упрощает его работу? Возникает доверие и все такое?
— Доверие не бывает односторонним. А если участников отношений двое, это значит, что каждый из них может однажды начать хозяйничать в жизни другого.
— И это плохо?
— Как по мне, нет. Но у ронинов на это свое мнение.
Тогда понятно, к чему эта безликая маска и все прочее.
Странные правила, но почему бы и нет?
— Сейчас начнут, — пихнул меня в бок Боря, не особо прислушивавшийся к разговору, зато во все глаза следящий за событиями на арене. Видно, даже несмотря на врожденный пацифизм, происходящее все же слегка будоражило хряка. Хотя бы в плане выяснения, насколько хорош тот, кто собирается нас защищать.
Я бы назвал сооружение, перед которым мы сидели, скорее аквариумом, чем ареной, потому что зрителей от участников поединка отделяла прозрачная стена, а пол был посыпан чем-то очень похожим на разноцветный песок. Не хватало, конечно, ракушек, домиков, декоративных скал и водорослей, но рыбки в наличии имелись. Бойцовые.
То, как будут себя вести противники, сомнений не вызывало: слишком разные весовые категории. И парни не подвели. Не пошли наперекор логике.
Бабуин сделал ставку на массу и сразу же ринулся в атаку, надеясь если не снести ронина за один заход, то хотя бы помять, но тот словно и не заметил угрозы. Даже не сошел с места, как можно было предполагать, и все же каким-то чудесным образом увернулся. То ли прогнулся, то ли выгнулся — я не заметил.
Поскольку первый блин вышел явным комом, бабуин сменил тактику, переходя в плотный контакт и начиная теснить противника к краю арены, вздымая в воздух цветные облачка. Удары сыпались бесперебойно и вроде бы должны были попадать в ронина, потому что тот двигался по-прежнему слишком мало. Вроде бы. А на деле…
Он просто делал шаг, потом еще один. И еще. Медленно, размеренно, лениво. И не поднимал рук: ладони как покоились на бедрах в самом начале поединка, так там и оставались.
Наверное, это особенно злило бабуина. То, что противник не отвечает, а только уклоняется. С другой стороны, ставленник Коляна ничего не мог сделать, кроме как продолжать начатое и выкладываться по полной. И никого из нас не удивило, что в одну из атак он снова промахнулся, не удержался на ногах, полетел носом в песок, да так там и затих.
Пока мои приемные родители поздравляли друг друга с чужой победой, я воспользовался моментом и подошел поближе к тому участку стены, от которого было ближе всего до поверженного противника. Дистанция все еще оставалась слишком большой, чтобы разглядеть детали, но справа от морды песок был уже не разноцветным, а однотонным.
Ржаво-красным.
Значит, один удар ронин все же провел? Ага. И этого хватило.
— Есть вопросы?
Что-что, а подкрадываться он умел: бесстрастный голос прошуршал прямо у меня над ухом. Испугал? Немного. Но не настолько, чтобы не обернуться и не спросить:
— А можно было обойтись без кордебалета? Время бы сэкономили.
Глупо, наверное, смотреть не в глаза, а в неспособную что-то выразить маску. Но я смотрел. Пока не услышал:
— Это твое условие?
— Нет у меня никаких условий. Не я же с тобой контракт подписывать буду, а…
— Вообще-то и ты тоже, — поправил меня Миша.
— С какой такой радости?
— Предприятие ведь семейное, — напомнил Боря.
Ощущения были странные. С одной стороны, происходящее очень даже грело душу, потому что доказывало: меня признают. Равноправным участником. Партнером. А с другой казалось: затягивают в какой-то бездонный омут. Благими намерениями, корыстными — разница небольшая. Еще один шаг, и уже не выпутаюсь. Стану условной фигурой на доске, и буду послушно ходить по клеточкам так, как угодно тому, кто играет партию.
Но ни первое, ни второе не вызывало протеста — вот что поражало сильнее всего. Поэтому, когда Миша достал из сумки палку, похожую на ту, к которой моя рука прикладывалась в первый раз, и сжал в пальцах один конец, а Боря — другой, я накрыл ладонью один из двух оставшихся свободных участков.
