Первая, значит? Минуту, может быть, больше, мозги всех на Сотбисе впитывали в себя мельчайшие детали окружающей обстановки? И главное, до сих пор не могут забыть?
Вот оно! Попалось!
— И они могут все рассказать?
— Они?
— Пострадавшие.
— Почему нет? Подавить эти воспоминания насильно практически невозможно, но если вытаскиваешь их наружу, да еще и старательно проговаривая, происходит почти что естественное кодирование.
— Они не будут против, да?
— Кто?
— Люди, которые были в гостинице и уцелели.
— Ах вот ты о чем… — понимающе протянул Боря.
Да, именно об этом.
— Мне нужно знать.
Правда, толком не понимаю что.
— Кто-то мог видеть.
Не вытащить, не оказать помощь: тогда каждый был сам по себе, в прямом смысле слова и вряд ли думал о ближних своих. Но хотя бы краем глаза…
— Зачем? — Он снова уселся за стол, сложив пальцы так же, как во время беседы с очередным пациентом. — Ищешь оправдание?
Вот уж нет. Оно у меня имеется, и давным-давно. С рождения, можно сказать.
Не нужно гладить меня по голове и говорить: ты все сделал правильно. Потому что я все равно не мог сотворить ничего другого.
— Из тех, кто не успел уйти, никто не выжил.
Понимаю. И уже принял как факт.
— И если твой друг был, как ты говоришь, без сознания…
То сам выбраться из рушащегося здания не мог. Разумеется.
— Верить — вовсе не плохо. Даже полезно.
А я верю? Да, Вася не похож на человека, который, вывернувшись из замысловатых ловушек, так легко пропадет в примитивной. Но там, в номере, когда он лежал и не желал шевелиться…
— Он бы стал тебя искать? Если бы выжил?
Хороший вопрос. Понятия не имею. Хотя, чтобы получить свою маржу — да. И это только ближе подталкивает к выводу о том, что…
— Он мог растеряться. В смысле, после крушения и поля, и гостиницы. Под всеми этими потоками. И просто не помнит. Или помнит слишком много всего.
— Тогда давай дадим объявление, — предложил Боря.
— Какое?
— О твоем пропавшем друге. Вдруг кто-то откликнется? Или даже он сам?
Я думал об этом. Немного. Но отставил в сторону, потому что…
— Я помогу с системой. Только нужно указать имя, расу, внешнюю модификацию контура.
Вот-вот. Особые приметы, да? А что я знаю о Васе, кроме имени? И то не факт, что настоящее. Даже описать внешность не могу: не с собой же сравнивать.
— Ну? Хочешь попробовать?
Больно чувствовать себя таким бесполезным и беспомощным. А еще — бессильным.
— Не получится.
— Почему?
— Потому что я не знаю ничего нужного.
— Совсем ничего?
Признаваться в своей убогости и вовсе противно. Но если природа обделила меня, то к другим она же могла оказаться щедрее, верно?
— Я не смогу объяснить, кого ищу.
Наверное, это мучительно — помнить все вокруг, до последней молекулы, и все-таки так лучше, чем копнуть память и выяснить, что она полна ощущений, а не знаний.
