— Автор утверждает, что собеседник не поймет, с кем имеет дело.
— Это как?
— Совсем не поймет. Будет думать, что ты лично ему отвечаешь.
— Брехня, — резюмировал Макс, плюхаясь на диван.
— Может, и брехня, но хочется верить, — мечтательно посмотрела в потолок Елена Васильевна. — К тому же тестовая часть у него большая и серьезная. Я мельком вопросы и ответы просмотрела: что-то в них есть.
— Вопросы?
— Да, все как положено.
— Личного характера?
— А какого еще? Ты же свою модель строишь, а не чью-то еще.
Глаза Макса сузились, как бывало всякий раз, когда на горизонте начинало маячить что-то среднее между государственной наградой и существенным пополнением депозитов в зарубежных банках.
— Значит, сбор информации? Так-так-так… Ну-ка, дай глянуть.
ВАХТА ПЕРВАЯ
«Зоя Аркадьевна Семенова. 1921–2013».
Простой полированный гранит, такой можно увидеть на любой из набережных. Серые крапинки, розовые, мутно-белые. Покажись сейчас из-за деревьев солнце, плита наверняка заблестела бы, но ясные дни по осени — нечастые гости в наших краях.
Никаких надписей. Никаких статуек, скамеечек и оградочек: только белый, как снег, песок, на котором не найти ни единого следа. И цветов у подножия нет. А соседние могилы сплошь завалены пышными венками. «Любимому», «Дорогому», «Заслуженному», «От скорбящих детей», «От безутешных родителей».
Ленты мокрые после вчерашнего дождя, позолота букв потускнела, стыдясь неискренности хоронивших и поминавших, но все равно это лучше, чем вот так, без малейшего намека на то, что упокоившаяся в земле женщина была и матерью, и бабушкой, и просто замечательной подругой. Человечнее.
Конечно, это его дело. Сына. Афанасия Аристарховича. Ладили они или нет, не мне судить. Но старушка была милейшая. Хрупкая, нежная, светлая. Даже светящаяся. Улыбчивая до невозможности. И по этой улыбке сразу становилось понятно, почему у Зои Аркадьевны было столько друзей. Жаль только, что пережила она их всех и на похоронах от лица всех почивших подруг присутствовал только внук последней. Я то есть.
Моя бабушка лежала не здесь. Но последние пристанища их обеих были странно похожи друг на друга: и там, и тут — один бездушный камень.
Место на кладбище мне было не по карману, так что пришлось согласиться на крематорий. Конечно, Зоя Аркадьевна не отказала бы в нижайшей просьбе — никогда никому не отказывала, такая уж была женщина — но и она сама год назад была уже слишком плоха, чтобы замечать мир вокруг себя. Старость не радость, как говорила бабушка. Правда, почему-то всегда добавляла: а молодость — еще хуже.
Но зато к этой могиле всегда можно было прийти. Постоять, помолчать и набраться сил перед возвращением туда, где о смерти думают исключительно в коммерческих интересах.
— К хозяину загляни. Звал.
Амбал по имени Серега всегда выдавливал из себя слова с таким трудом, как будто ему приходилось вспоминать алфавит, но к этому я привык довольно давно и довольно быстро. А вот то, что их сиятельство Афанасий Аристархович желают меня видеть, тревожило каждый раз точно так же, как в самый первый.
Ничего позитивного от разговора с непосредственным начальником ждать не приходилось. И хотя краснеть было не за что, оправдываться — вроде бы тоже, в груди снова нехорошо похолодело. Ладно хоть не кольнуло, а то бывали случаи, бывали. И далеко не всех после коротенькой беседы с господином Семеновым А. А. успевали откачать.
Хозяйский кабинет располагался в новом флигеле, недавно отстроенном, в окружении стекла и металла, и в принципе, однажды взглянув на местный интерьер, можно было не задаваться вопросом о могиле матери. Здесь все было точно таким же: жестким, холодным и стерильно-безжизненным, начиная от шелка обоев и заканчивая мрамором на полу. Правда, примерно посередине все-таки нашлось место и для условно живой души, но ощущения обитаемости она кабинету не прибавляла.
