нужен.
— Но я не могу выкинуть это из головы. Меня так воспитывали. С самого детства я только и слышу: «Шестерки рождены для услужения» и «Шестерки должны быть незаметными». Всю жизнь меня учили быть невидимкой. — Он стиснул мою ладонь. — Мер, если мы с тобой будем вместе, тебе тоже придется стать невидимкой. А я не хочу для тебя такой участи.
— Аспен, мы уже сто раз это обсуждали. Понимаю, что все изменится, и готова к этому. Не знаю, как еще это объяснить. — Я прижала руку к сердцу. — Как только ты поймешь, что созрел, я в тот же миг отвечу тебе согласием.
Было очень страшно вот так обнажать свою душу, признаваться в том, насколько глубоки мои чувства. То, что я произнесла, давно ему известно. Но если, поставив себя в уязвимое положение, помогу ему найти в себе мужество, я это вынесу. Аспен заглянул мне в глаза. Если он пытался обнаружить там сомнение, то лишь зря тратил время.
— Нет.
— Что?
— Нет.
Это прозвучало как пощечина.
— Аспен?
— Не понимаю, каким образом я мог тешить себя иллюзиями, что из этого может что-то получиться.
Он снова запустил руки в волосы, как будто пытался избавиться от неправильных мыслей.
— Но ты только что признался мне в любви!
— Мер, я действительно тебя люблю. В том-то все и дело. И не хочу, чтобы ты жила так же, как я. Мне невыносимо даже подумать, что ты будешь голодать, мерзнуть или жить в страхе. Ты не станешь Шестеркой. Я не могу этого допустить.
В горле стоял ком, на глаза навернулись слезы. Нет. Он это не всерьез. Такого просто не может быть. Но прежде чем я успела сказать что-либо, Аспен попятился к выходу из домика.
— Куда… куда ты?
— Я ухожу. Домой. Прости, что так с тобой поступил. Америка, все кончено.
— Что?
— Все кончено. Я больше не приду. Так не может продолжаться.
Я расплакалась.
— Аспен, пожалуйста. Давай поговорим. Ты просто расстроен.
— Я опечален куда сильнее, чем кажется. Но не из-за тебя. Мер, я не могу так. Не могу.
— Аспен, пожалуйста!
Он крепко прижал меня, поцеловал — по-настоящему поцеловал — в последний раз и ушел в ночь. А я не могла его даже окликнуть из-за законов нашей страны, вынуждавших нас скрываться. Не могла в последний раз сказать, что люблю его.
Домашние явно заметили, что в последние дни со мной творится что-то неладное, но, видимо, списывали все на волнение по поводу Отбора. Хотелось плакать, но я сдерживалась. Мне нужно дожить до пятницы. Я надеялась, что после того, как «Вести столицы» передадут имена финалисток, все вернется в нормальное русло.
Я раз за разом рисовала в своем воображении эту картину. Я представляла, как победительницей от нашей провинции объявят Селию или Камбер. Мама, конечно, будет разочарована, но не настолько, как если бы победила совсем незнакомая девушка. Папа и Мэй обрадуются: наши семьи дружили. Я знала, что Аспен должен думать обо мне, как я о нем. И готова была биться об заклад, что он появится у нас на пороге прежде, чем закончится программа, умоляя меня простить его и выйти за него замуж. Конечно, это будет слишком поспешно, поскольку девушкам еще никто ничего не обещал, но он сможет списать все на общую атмосферу дня. В такой день многое прощается.
В моем воображении все устраивалось просто прекрасно и все были счастливы.
До начала «Вестей» оставалось еще десять минут, но все уже устроились перед телевизором. Полагаю, мы были не одни такие, кому не терпелось скорее узнать результаты.
— Я помню, как выбирали королеву Эмберли! О, я с самого начала знала, что она победит!
Мама готовила попкорн, как будто мы собирались смотреть кино.
— А ты сама участвовала в лотерее? — спросил Джерад.
— Нет, малыш, я была на два года младше, чем требовалось. И потом, мне тоже повезло: я встретила вашего папу. — Она улыбнулась и подмигнула.
Вот это да. Мама, похоже, пребывала в отличном настроении. Не помню, когда она в последний раз проявляла к папе такие чувства.
