хватит.
Я поднялась со своего места, потянулась, сняла очки и прижала к глазам ладони. За окном темнело. Присутствие, днем полное жизни, разговоров, щелканья клавиш самописцев, сейчас звенело тишиной. Припозднились мы в мой первый рабочий день.
— Да у тебя здесь простые стеклышки. — Коллега, успевшая нацепить мои очки на свой востренький носик, любовалась своим отражением в зеркальце. Зеркальце было забавное, будто детское. Посеребренную пластинку охватывал хоровод латунных паучков.
— Я их для солидности ношу, — пояснила я. — А ты у младшей сестры вещицу отобрала?
— Это? — Ляля усмехнулась. — Это, моя дорогая провинциальная подруга, наимоднейшая забава среди молодежи Мокошь-града. Называется «Сети любви».
— Игра?
— Ну, пусть будет игра. Погоди, я покажу.
Ляля потянулась к телефонному аппарату, крутанула ручку раз, другой, затем сняла трубку и четко проговорила:
— Суженый мой, ряженый, приди ко мне наряженный! — И, смеясь, повесила трубку обратно на аппарат.
— И дальше что?
— Смотри!
Она протянула мне зеркальце, на его поверхности проявлялась какая-то надпись. Да почему это какая-то? Я вполне могла ее прочесть: «Швейный переулок у кафешантана два часа до полуночи». Буковки опять расплылись и пропали.
— И что это значит?
— А то, что ежели я в указанное время в указанное место отправлюсь, там встречу свою судьбу.
— Ты уже пробовала? Оно всегда по ночам свидание назначает? Как оно действует?
— Как действует, не знаю, — обстоятельно отвечала Ляля. — Только мне кажется, что это какое-то простенькое колдовство, на телефонной магии повязанное. Свидания оно назначает в разное время, как повезет. И я им еще не пользовалась. Потому что только сегодня эту вещицу в лавке купила.
— Давай посмотрим, — хулигански предложила я.
Не то чтоб меня свидания интересовали, просто первый день требовал какого-то шикарного завершения. А то что? Добреду в свою комнатенку, чаю похлебаю и почивать?
— Сейчас?
Я постучала пальцем по приколотым на груди часикам.
— Уже девять, за два часа до полуночи — это ровно через час. Это же совсем не поздно еще будет. Или тебя родители дома заругают?
— Да какие родители, — Ляля усмехнулась, на этот раз грустно. — Сирота я. У дядюшки в приживалках живу, все никак не соберусь отдельные апартаменты подыскать. А двадцать пять годков мне еще весной исполнилось, сама себе хозяйкой стала.
Двадцать пять — это был важный возраст для любой незамужней женщины. В двадцать пять ты уже могла ходить по улицам без сопровождения, не попирая приличий, жить отдельно от родителей, и хотя считалась старой девой, обретенная свобода сие обидное звание искупала.
— Вот подыщу себе жилье, смогу хоть в полночь с тобой бродить, хоть за полночь. А пока… дядюшка строг, военного воспитания. Если до десяти вечера домой не явлюсь…
— Выпорет? — ахнула я, всплеснув руками.
— Я не знаю. Еще ни разу не опаздывала.
Ляля накинула на плечи отороченную кружавчиками пелеринку, надела шляпку, тоже до крайности кружевную — уж не дядюшка ли ей велит так одеваться? — и мы вместе спустились на первый этаж.
За конторкой сидел вахтенный, двери всех выходящих в приемную кабинетов были заперты, царила сонная нерабочая полутьма.
Ляля показала мне, как расписываться в книге приходов и уходов, обозначая точное время.
— Дядюшка за мной коляску прислал. Если хочешь, я тебя подвезу.
— Не нужно. Мне пешком недалеко. После насыщенного дня лучше пройтись.
— Понятно, — девушка улыбнулась с лукавинкой. — Кажется, новому чардейскому сыскарю не терпится самой все проверить?
Я непонимающе приподняла брови.
— Держи! — Ляля вложила в мою руку паучье зеркальце. — Развлекайся, коллега.
И выскользнула за дверь. Пока створка не захлопнулась, я слышала дробный стук каблучков по мрамору ступеней.
— Евангелина Романовна Попович? — вдруг отмер вахтенный, рассматривая мою подпись в книге приходов.
— Именно.
— Для вас тут сообщение оставлено.
Он порылся в отделениях конторки, пошевелил губами, читая адресатов, потом протянул мне записку. В ней крупным твердым почерком сообщалось,
