лишенцев, девки, из тех, что на улице работают… А шкуры находили там же, у церкви.
Мамаев достал из жилетного кармана записную книжечку на цепочке, раскрыл ее, быстро карандашиком какую-то закорючку поставил.
— А это когда было?
Лукерья Павловна точно дат не помнила, ориентируясь на вехи типа «Ксенька рябая как раз венчалась» или «Илюшку в солдаты забрили…»
— А что за церковь? — спросила я.
— Так неподалеку. Там еще обереги везде понаставлены. Жители сами сложились, кто сколько мог, да чардеев заказали, да потом еще отец Андрей из церкви святительной то место проклятое обошел, чтоб ни одна нечисть оттуда не полезла.
Мамаев захлопнул свою книжечку и в жилетный карман спрятал. Я подумала, что кабы не начальственное поручение, я с утра в ту церковь забежала бы осмотреться. Ночью бы не решилась. И не от страха, а потому что освещение для осмотра нужно хорошее… Пау-пау-паучок, паучок-крестовичок… Не многовато ли пауков в славном Мокошь-граде? И газетные чудища, и нечисть из проклятых мест, и латунные паучки на зеркалах. Сети любви…
— Я завтра посмотрю, что к чему в этой церкви, — вполголоса сказал Мамаев, видно, мои мысли учуяв. — Спасибо, Лукерья Павловна, за историю. Прям до дрожи пробирает!
Тетя Луша усмехнулась от приятственности комплимента и достала с пояса луковку часов:
— Однако полночь скоро, а Гелечке нашей выспаться перед службой надобно.
Я взглянула на свои часы, — без четверти двенадцать. Мы проговорили целый час. Приличия соблюдены. Я зевнула в подставленную ладошку. Мамаев, намек поняв, засобирался, подхватил с вешалки шляпу, раскланялся.
Мы с хозяйкой проводили его вниз, Лукерья Павловна заперла дверь на ключ и задвинула засовы.
— Смотри, Гелька, — сказала грозно, с матушкиными интонациями, — человек-то Эльдар Давидович хороший, добрый да обходительный. Да только мужчина — так себе. Для жизни тебе кого-то посолиднее подобрать надобно.
— Честное благородное слово, у нас с ним братско-сестринское воинское товарищество, более ничего, — приложила я к груди сложенные руки. — Да и вообще, мне для жизни спутник без надобности. Сама себе голова. Я, тетя Луша, суфражистка, за равноправие полов и свободу женщин от мужского ига радею.
Хозяйка покивала благостно, но я заметила, что она правой рукой скрутила быстрый обережный знак, как от чардейского колдовства. А что, на всякий случай, мало ли что те слова иноземные обозначают!
Я поднялась к себе и, прежде чем лечь спать, успела матушке обстоятельное письмо составить, подробно рассказав о первом дне на службе. Потому что если матушке весточки не переслать, она в три дня в столицу явится, проверить, все ли с ее чадушком ладно.
— Перфектно! — прошептала я в комнатную тьму, уже закутавшись в одеяло и прикрыв глаза. Потому что, несмотря ни на что, служба моя мне очень нравилась.
Глава третья
В коей задание с честью исполняется, но происходит еще одно убийство
Когда тебе что приказано будет сделать, то управь сам со всяким прилежанием, а отнюдь на своих добрых приятелей не надейся и ни на кого не уповай.
Крестовский явился в присутствие уже в восемь утра. Почивал он плохо, тяжелые думы не давали расслабиться и поймать благословение сна. Он тревожился за Эльдара, опасался новых интриг обер-полицмейстера, о которых, конечно, был уже осведомлен. Еще одного прокола Петухов им не простит. После того случая с Митькой они все ходят по тонкому льду — и Эльдар, и добродушный Зорин, и сам он, Крестовский.
Изначально их было четверо. Четверо великих чародеев на службе государевой. Их призвали в столицу из гарнизона на границе с Маголией, когда императорский канцлер организовывал службу чародейскую. И поначалу «ловцы диковинок» только диковинками и занимались — добывали для венценосного покровителя старинные артефакты, волшебных животных, фолианты, о существовании которых узнавали в других древних фолиантах.
Четверо. Иван Зорин, Эльдар Мамаев, Семен Крестовский и Дмитрий Уваров. Митька даже посильней своих товарищей в волшбе был. Бравый вояка, умнейший, обаятельнейший, лучший.
Затем их услуги потребовались в самом городе. Мокошь-град, отстроенный еще Бериндием Вторым на Мокошанских болотах, в излучине реки Мокошь, был слишком близок к Нави, краю страшному, чужеродному, неизведанному. Много с той стороны поганого волшебства в Мокошь-град попадало да и
