Он не помнил ничего.
Ничего конкретного. Только общие впечатления. Помнил, что в помещении стойко пахло по?том, и для его обоняния это было мучительно. Пол был деревянный, поэтому постоянно стучали каблуки. Очень много стука. Он помнил мелькающие цветные платья, темные пиджаки, помнил, что на улице кто-то пил…
Они крикнули ему: эй, ты в порядке? И он закивал, хотя не был.
Потому что в голове все время повторялось одно и то же.
Медвежий рык.
Рык. Это было все, что он помнил. Когда? Как долго? Мог ли он поймать машину, добраться до базы и сделать то, что показывали фотографии?
Зачем? Арсус встряхнул головой. Даже от мыслей об этом голова шла кругом. Хорошо, допустим, у него были провалы в памяти. Он никогда не ожидал, что это будет так… незаметно. Точно так же, как если тебя просят назвать героя книги, которую читал когда-то давно в детстве. Только когда просят, начинаешь понимать, что помнишь только какие-то обрывки, особенно яркие сцены. Все остальное – темнота.
– Я не помню, – проговорил Арсус как можно спокойней, – были танцы, я не наблюдал за людьми. Возможно… возможно, Ксения кого-то назовет.
Вертяев отметил что-то в блокноте.
– Вы отрицаете, что подорвали базу? – спросил он на всякий случай.
Арсус подумал было сказать правду. Что он не помнит. Вдруг кто-то взял его под контроль или все это последствия эксперимента? Как Джекил и Хайд? Арсус и безумный подрывник. И это если не считать медведя.
Но тип напротив не внушал доверия. Если бы здесь был кто-то, кому он может доверять… Арсус нахмурился: а кому он может? До сегодняшнего дня все было понятно. Он, Хан, Лер, Ксения и Казачанский прошли сквозь огонь и воду. Доверять друг другу – то же самое, что доверять своим рукам и ногам. Но вот произошел взрыв, и приходится действовать в ситуации, где не известно ничего. Игра, в которой постоянно меняются правила. Отлично.
– Отрицаю, – заявил наконец Арсус. На базе Патриота враг. В таком случае не стоит признавать свою вину раньше времени.
Вертяев по-отечески покачал головой.
– Друг мой! – воскликнул он. – Вы же видите: доказательства перед вами. Вы, как упрямый ребенок, который кричит, что не ел конфеты, хотя все лицо измазано шоколадом. Просто скажите громко и отчетливо: я виноват. Все равно иной вариант невозможен.
– Друг мой, – ответил Арсус с издевкой, – ты сейчас находишься посреди военной базы, которой не существует. Говоришь с человеком, который может в любой момент превратиться в медведя. Ты должен забыть о слове «невозможно». И кстати, я получу особенное удовольствие от того, что тебе придется поломать голову. Поэтому заявляю громко и четко: я этого не делал.
Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Вертяев поднялся:
– Посмотрим, как ты заговоришь, чуть позже, друг.
5
Но позже Арсус говорил точно так же. Ему это даже нравилось. Чем больше он доказывал свою невиновность, тем больше убеждался сам. Это не мог быть он. Даже если он терял память, он был на танцах. Воспоминания, которые ему удалось восстановить, были доказательством.
Он бы физически не успел вернуться на базу и взорвать ее. Не говоря о том, что все нужно было подготовить заранее.
Нет, в тот день случилось что-то другое. Но понять, что именно, находясь в камере, оказалось сложно.
Камера была сплошь серая, без окон. Свет под потолком – гулко шумящие желтые шпалы. В дверь вмонтировано окошко, через которое два раза в день поступал паек и бутылка воды. Один раз передали бритву: должно быть, хотели проверить, что он с ней сделает.
Арсус побрился, вырезал на бумаге от пайка «спасибо» и передал обратно.
Пока его держали взаперти, он пытался не сойти с ума, выстраивая теории.
Самый простой вариант: кто-то может менять внешность. Если Арсусу удался эксперимент по скрещиванию с животными, может быть, кто-то проделал то же самое и теперь умеет превращаться… в него?
Еще один вариант: банальная подстава. Кто-то из начальства подделал записи и подставил его. Это было бы сложно. Но… если имеешь дело с Патриотом, ожидать можно чего угодно.
Допросы, которые должны были сломить Арсуса, на самом деле стали спасением. Единственной возможностью поговорить с другими людьми и выведать хоть немного информации.
Через две недели характер вопросов сменился. От Арсуса больше не требовали признания. Просили только сказать, на кого он работает. Это значило, что дело больше не собираются вести, хотят закрыть его как можно быстрее. Да и чудо, что они вообще размышляли так долго. Говорить он мог что угодно, но записи есть записи. На месте начальства он бы принял такое же решение.
Дверь открылась. Его заковали в наручники, повели по уже знакомому маршруту, усадили за стол, пристегнули ноги. Через несколько минут появился Вертяев. Он стал гораздо злее за две недели. Начал прямо с порога, теребя кобуру:
– Вот что, друг, уже не смешно, ясно?
