Согнулась, хватая ртом воздух, Алина, сдающая зачет.
Младшая, Каролина, заскулила тоненько и порвала рисунок, который упорно многократно перерисовывала, не показывая никому. Рисунок с сестрой, укрытой золотым пологом.
К Полине метнулся Гюнтер, вливая в нее свою жизненную силу. Грязно выругался Луциус, присоединяясь к брату. И Нории, оторвавшись от Демьяна, положил обе руки на голову молодой королевы, пытаясь схватить отходящую душу. Три потомка Белого отдавали себя, а над ними смыкались облака, грозно гудела надвигающаяся метель, вставая от их силы снежным куполом над замком, и Демьян, повернувшись, обхватив жену за плечи, шептал ей в ухо:
– Вернись. Вернись ко мне. Вернись!!
Очертания обнаженной женщины подернулись дымкой, переплавляясь в массивную фигуру молодой медведицы. Пол захрипела, заскрежетала зубами, задергала лапами, впиваясь когтями в грудь мужа, и алая кровь текла вниз, на мат, а он все рычал ей в ухо:
– Ну же, Поля, держись!
Первым отвалился Гюнтер. Дрожащими руками потер глаза, опустился на камень плаца. Бледный Луциус упрямо держался, вжимая ладони в темную шерсть, и дракон не уступал ему, что-то шепча одними губами.
– Всё, – пророкотал Нории и отнял руки. Инландер мрачно кивнул, сделал шаг назад. – Сделали всё, что можно. Больше никак.
Глаза у дракона были красными, дикими. Он посмотрел на Ани – и та ответила взглядом, полным такой ненависти, что он дрогнул. Отвернулся, пошел, шатаясь, словно в бреду, куда-то к столпившимся придворным. Те расступались, и он добрался до спортивной площадки, прислонился лбом к ледяному турнику и встал там, подальше от людей, тяжело вздыхая и облизывая губы. Ему нужна была кровь.
Снова раздался взрыв. Медведица заревела, замотала головой.
– Поля, – Демьян звал ее, схватив за голову и глядя в совершенно черные, звериные глаза, – Полюш, где ты? Поля, терпи. Слышишь меня? Не уходи. Слушай меня. Слушай!
Солдаты и придворные, стоявшие широким кругом вокруг смертного ложа, молчали. И в тишине этой резко, громко звучали горькие рыдания королевы Василины.
У спортивной площадки, крепко обхватив руками стылое железо, чтобы не допустить оборота, рычал Нории Валлерудиан. Его дракон чувствовал рядом живую кровь и требовал насыщения.
– Она сейчас как человек в коме, Демьян, – хриплым голосом сказал Луциус. – Если бы не медвежья ипостась, можно было бы сказать, что она мертва.
Король Бермонта обвел всех безумным взглядом.
– Что вообще здесь происходит? Свенсен, доложи! И принесите кто-нибудь мяса!
– И мне! – рыкнул издалека Нории. – Крови или мяса!!
Кто-то бегом отправился исполнять поручение. Медведица наконец-то затихла. Слабая, тощая, она лежала рядом с мужем. Из пасти ее текла слюна, и мутные глаза закрывались.
Комендант быстро, четко рассказывал о том, что произошло с момента свадьбы. Ани слушала его, стоя с совершенно сухими глазами. Сжимала Василину за локоть – сестра плакала ей в плечо – и смотрела за спины людей. Там, усевшись на холодный камень плаца, уткнувшись лицом в ладони, корчился Нории, и только боги знают, на сколько его хватит и дождется ли он, пока принесут мяса, – или обернется и порвет тут всех.
Нории набрал в ладонь грязного снега, размазал по лицу, тяжело дыша. И чуть не вздрогнул от облегчения, когда почувствовал, как на плечи легли горячие руки, как прислонилось сзади тонкое тело старшей принцессы Рудлог.
– Это ничего не значит, – ледяным голосом сказала она ему в спину. – Ты предал меня.
Он молчал, жадно впитывая ее огонь, жестокий огонь, и в глазах светлело, и жажда крови уходила, освобождая разум. Развернулся и прижал Ани к себе.
– Ничего, – отчеканила она ему в лицо. – Не жди меня.
Нории опустил голову ей на плечо и легко, словно на прощание, коснулся ее шеи губами. Непримиримая женщина, чья гордость куда сильнее любви, все-таки сокрушила его. И сейчас не дала подержаться, опереться: подождала минут десять, уперлась ладонями ему в грудь и оттолкнула, встала. Молча отвернулась и пошла к сестре. А он так и остался сидеть на мерзлой земле, глядя на ее ровные плечи и злое, неуступчивое пламя.
Демьян дослушал Свенсена – и лицо медвежьего короля постепенно становилось жестоким, звериным, и ладонь, которой он гладил по ввалившемуся боку столько перенесшую из-за него и ради него Полину, периодически сжималась в кулак.
Поля, Полюшка моя, маленькая медвежонка. Из-за меня тебе пришлось созреть за какие-то десять дней, из-за меня и ради меня вынести так много. Проснешься ли ты? А если да – сможешь ли ты верить мне после того, что я сотворил? Я ведь все помню… и безумие, и кровь, и твое тело, и свое наслаждение. Сможешь ли ты после этого снова так же открыто улыбаться мне? Хохотать рядом, как прежде? Любить меня? Даже если нет… только будь живой. Пусть не со мной. Только живи.
