страшных слов, произнесенных неведомым гигантским существом.
Только перед самым рассветом к ним в одиночку добрался гонец, измученный, с дико блуждающим взглядом; одежда его источала ужасающее зловоние. Он велел им без всякого шума расходиться по домам и никогда не упоминать и даже не думать о делах этой ночи и о том, чье имя было Джозеф Карвен. Вид гонца был убедительнее всяких слов. Прежде он слыл простым и честным моряком, имевшим множество друзей, но с той ночи в нем произошла непонятная перемена: что-то как будто надломилось в его душе и он начал сторониться людей. Аналогичные перемены, как потом выяснилось, произошли и с другими участниками нападения, побывавшими в самом гнезде неведомых ужасов. Каждый из этих людей, казалось, утратил частицу своего существа, увидев и услышав нечто, не предназначенное для человеческих ушей и глаз, и не сумев это забыть. Они никогда ни о чем не рассказывали, ибо инстинкт самосохранения – самый примитивный из человеческих инстинктов – заставляет человека останавливаться перед страшным и неведомым. Этот невыразимый страх передался людям из береговой группы от единственного добравшегося до них гонца. Они также почти ничего не рассказывали об этом деле; и дневник Элеазара Смита является единственной записью, оставшейся от ночного похода вооруженного отряда, который выступил из таверны «Золотой лев» в ту весеннюю звездную ночь.
Однако Чарльз Вард нашел косвенные сведения об этой экспедиции в письмах Феннеров, обнаруженных им в Нью-Лондоне, где проживала другая ветвь этого семейства. По всей вероятности, потаксетские Феннеры, из чьего дома была видна обреченная ферма, заметили, как туда шли группы вооруженных людей, и ясно слышали бешеный лай собак Карвена, за которым последовал пронзительный свисток – сигнал к штурму. После свистка из каменного здания во дворе фермы в небо вновь вырвался яркий луч света, и сразу же раздался второй сигнал, зовущий все группы на приступ. Послышалась слабая россыпь мушкетных выстрелов, почти заглушенная ужасающим воплем и ревом. Никакими описаниями нельзя передать весь ужас этих звуков; по словам Люка Феннера, его мать потеряла сознание, едва их услышав. Потом вопль повторился немного тише, сопровождаемый глухими выстрелами и оглушительным взрывом, раздавшимся со стороны реки. Примерно через час после этого собаки стали лаять уже с испугом, послышался глухой подземный гул и пол в доме задрожал так, что покачнулись свечи, стоявшие на каминной доске. Почувствовался сильный запах серы, и в это время отец Люка Феннера сказал, что слышал третий сигнал, зовущий на помощь, хотя другие члены семьи ничего не заметили. Снова прозвучали залпы мушкетов, сопровождаемые глухим гортанным криком, не таким пронзительным, как прежде, но еще более ужасным – он был чем-то вроде злобного бульканья или кашля, так что назвать это звук криком можно было лишь потому, что он продолжался бесконечно долго и его было труднее выносить, чем любой самый громкий вопль.
Затем оттуда, где находилась ферма Карвена, внезапно вырвалась огромная пылающая фигура и послышались отчаянные крики пораженных страхом людей. Затрещали мушкеты, и она упала на землю. Но за ней появился второй охваченный пламенем неясный силуэт. В оглушительном шуме едва можно было различить человеческие голоса. Феннер пишет, что он смог расслышать лишь несколько слов, исторгнутых ужасом в лихорадочной попытке спасения: «Всемогущий, защити паству твою!» После нескольких выстрелов упала и вторая горящая фигура. Затем наступила тишина, которая длилась примерно три четверти часа. Наконец маленький Артур Феннер, младший брат Люка, крикнул, что он видит, как от проклятой фермы поднимается к звездам «красный туман». Это увидел только ребенок, но Люк отмечает многозначительное совпадение: в этот момент три кошки, находившиеся в комнате, были охвачены необъяснимым страхом – они выгнулись горбом, и шерсть на их спинах поднялась дыбом.
Через пять минут подул ледяной ветер, и воздух наполнился таким нестерпимым зловонием, что только свежий бриз не дал почувствовать его группе на морском берегу или кому-то иному в селении Потаксет. Это зловоние не было похоже ни на один запах, который Феннерам приходилось ощущать прежде, и вызывало какой-то липкий бесформенный страх, намного сильнее того, что испытывает человек, находясь на кладбище у разверстой могилы. Вскоре после этого прозвучал зловещий голос, который никогда не суждено забыть тому, кто имел несчастье его услышать. Он прогремел с неба, словно вестник гибели, и, когда замерло его эхо, во всех окнах задрожали стекла. Голос был низким и сильным, словно звуки органа, и зловещим, как тайные заклинания в древних арабских книгах. Никто не мог сказать, какие слова он произнес, ибо говорил он на неведомом языке, но Люк Феннер попытался записать услышанное: «ДЕЕСМЕЕС ЙЕСХЕТ БОНЕ ДОСЕФЕ ДУВЕМА ЭНИТЕМОСС». До 1919 года ни одна душа не усмотрела связи этой приблизительной записи с чем-либо известным людям ранее, но Чарльз Вард покрылся внезапной бледностью, узнав слова, которые Мирандола[45] определил как самое страшное заклинание, употребляемое в черной магии.
Этому дьявольскому зову ответил целый хор отчаянных криков, без сомнения человеческих, которые раздались со стороны фермы Карвена, после чего к зловонию примешался новый запах, такой же нестерпимо едкий. Крикам сопутствовал вой, то громкий, то затихающий, словно перехваченный спазмами. Иногда он становился почти членораздельным, хотя ни один из слушателей не мог разобрать слов; иногда переходил в страшный истерический смех. Потом раздался вопль ужаса, крик леденящего безумия, вырвавшийся из человеческих глоток, ясный и громкий, несмотря на то, что, вероятно, исходил из самых глубин подземелья, после чего воцарились тишина и полный мрак. Клубы едкого дыма поднялись к небу, затмевая звезды, хотя нигде не было видно огня и ни одна постройка на ферме Карвена не была повреждена, как выяснилось на следующее утро.
Незадолго до рассвета двое людей в пропитанной чудовищным зловонием одежде постучались к Феннерам и попросили у них бочонок рома, очень щедро за него заплатив. Один из них сказал Феннерам, что с Джозефом Карвеном покончено и что им не следует ни в коем случае упоминать о событиях этой ночи. Как ни самонадеянно звучал приказ, в нем было нечто, не позволявшее его ослушаться, словно он исходил от какой-то высшей власти; так что об увиденном и услышанном Феннерами в ту ночь рассказывают лишь случайно уцелевшие письма Люка, которые он просил уничтожить по прочтении. Только необязательность коннектикутского родственника, которому писал Люк – ведь письма в конце концов уцелели, – сохранила это событие от всеми желаемого
