И лаковая курточка, тоже красная с огромными пуговицами.
Папка с бумагами.
Юбка, уже не черная, но опять короткая…
Сама хозяйка, томно постанывавшая, и драгоценный.
Отвратительно.
От отвращения она и не расплакалась сразу, выскочила за дверь.
– Теперь все, – сказала она, засовывая в рот последнюю сушку. – Я к нему не вернусь…
– И правильно.
Лариска, слушавшая рассказ внимательно, достала из кармана пачку сигарет.
– К нему тебе нельзя. Он козел, но от тебя не отстанет.
– Почему?
– Потому что вторую такую ласковую дуру попробуй найди. Он же привык, что ты у него вместо домработницы. Кто в квартире убирается? Готовит? Рубашечки стирает? Гладит? Портфельчик носит? В рот ему смотрит, каждое слово ловит… дура ты, Женька.
Точно, дура. И от осознания этой дурости захотелось зареветь уже в голос. А ведь казалось, вот оно, счастье…
– Хорошо, хоть доучилась. А то была бы и без диплома.
– Кому он нужен…
– Тебе нужен, – жестко обрезала подруга. – Или ты планируешь и дальше дома сидеть?
Женька вздохнула. Так далеко она еще не заглядывала… а ведь верно, что ей делать? К родителям возвращаться и весь следующий год слушать о том, какая она, Женька, глупенькая, несамостоятельная, недальновидная? Нет, родители ее любят, но молчать не станут: драгоценный им крепко нервы потрепал.
У Лариски остаться? Она не будет против, но сколько у нее прожить можно? Месяц? Другой? А потом что? Работу искать надо, а Женька не очень хорошо себе представляла, как это делается.
И разве виновата она, что работать ей не довелось?
Драгоценного она встретила, будучи уже на пятом курсе. И влюбилась. Да и как не влюбиться, когда он был хорош собой, солиден, сдержан и слегка, самую малость, надменен. Тогда эта надменность казалась Женьке признаком аристократизма…
Истинный принц.
Ко всему состоятельный. Он покупал Женьке роскошные букеты и в рестораны ее водил. Девчонки завидовали.
– Везучая ты, Лашевская, вон какого мужика отхватила…
И Женька, млея от счастья, соглашалась. Спустя месяц драгоценный предложил переехать к нему. И разве это не свидетельствовало о серьезности его намерений? Конечно, от общаги к универу было ближе, а возить ее на учебу драгоценный отказывался.
– Нечего тратить время на ерунду. Ну кем ты там станешь? Педагогом? Тоже мне, профессия…
Кажется, в тот раз они впервые поссорились. И он затаил обиду, обижался долго, до самого выпуска, а Женька перед госэкзаменами переехала в общежитие. Оттуда он ее и забрал, уже после диплома, сдачу которого решено было отметить. Драгоценный заявился с корзиной бордовых роз и, встав на одно колено, при всех просил прощения. Ну как было устоять?
Дура, ох дура… идиотка махровая.
…И лег диплом ее в ящик стола. Зачем женщине работать? Разве Женьке денег мало? Ее дело – создавать уют. Хранить очаг.
И хранила. Три треклятых года хранила, обживая его квартиру, как собственную.
– Что теперь будет? – всхлипнула Женька, догрызая последнюю сушку.
– Что-нибудь. Иди умойся.
Лариске квартира досталась от бабки, которая при жизни отличалась на редкость склочным нравом и успела рассориться как с дочерями, так и с внуками, кроме Лариски, которой жилплощадь и завещала.
Женька села на край ванны и включила воду.
Ржавая и урчит.
Кран закручен изолентой, из-под которой растекается вода. Квартире ремонт нужен, но откуда у Лариски деньги? Нет, она не просила, не намекала, но… Женька однажды попросила драгоценного помочь. Подруга ведь. А он, смерив Женьку насмешливым взглядом, произнес:
– Твоя подруга плохо на тебя влияет. Мне она не нравится.
Ему отчего-то не нравились все Женькины знакомые, и за четыре года эти знакомые как-то сами собой исчезли из Женькиной жизни. Наверное, им в ней стало неуютно.
А Лариска вот осталась. И теперь Женька сидела на краю ванны в крохотной ванной комнате, разглядывала бело-синюю еще советского образца плитку
