ль, он того саксона до седых волос довел?
— Прогуляемся? — предложил Еська и на ворота Акадэмии покосился.
Надо было братьям сказать, да… по возвращении оправдываться пришлось, что сбег. И не до новостей этаких. Потом как-то и не к слову было.
— Прогуляемся, — сквозь зубы ответила Щучка.
Шли неспешно.
Рядом, но каждый о своем думал. Еська вот мучительно прикидывал: неужто исполнил Безликий свою часть сделки? И ответы дал? Но тогда, выходит, прислал он их с дочерью бедовой, а из нее поди вытяни хоть словечко.
Сразу видно, стерветь.
Такая если и не переврет из вредности исключительно, то всяко поиздевается.
От улочки прямой свернули на Калачную, где калачами и вправду торговали. Тут сытно пахло хлебом, хотя ж пекарни стояли чутка в стороночке.
— Пряника хочешь?
Чистая улочка.
Метут, стало быть. И дома хорошие, каменные. Иные — в два этажа. На первом — лавка, на втором хозяева живут. Удобно, если подумать. Еська, может, когда вся эта история закончится, такую прикупит. И будет торговать… ну теми ж пряниками.
— А и хочу, — с вызовом сказала Щучка.
Мальчонка, что крутился подле с лотком, к шее привязанным, подскочил, затараторил:
— С изюмой… с орехами… ось на меду вареные… печатные…
Щучка замерла.
Она что, прежде пряников не видывала? Воровка же ж. И руки у нее легкие. Помнится, в былые годы это за развлечение было, пряника добыть. Разносчики даром что малолетние, а тоже по-свойму ловки. Чуть зазеваешься — и за руку схватят.
Неужто не таскала никогда?
— Этого бери. — Еська указал на печатного зайца с сахарными глазами.
Щучка взяла кошку медовую.
Ничего, тоже вкусная.
Мальчонке Еська кинул медяк. И тоже пряника выбрал.
— Недоедаешь? — не удержалась девка. Вот что за норов? Он ей ни слова, ни полслова, а она колючки растопырила.
— Да нет… на улице слаще… куда гуляем-то?
— Никуда. Просто…
За Калачной улочкой прятался Ильин переулок, в народе именуемый Портняжным. Здесь лавки стояли густенько, тесно. И пахло иначе — тканями. Торговали ими, а еще кружевом всяким, лентами атласными, печатными и расписными, платьем готовым. Вона, выволокли на солнышко болвана деревянного, разодели в широченный алый летник из стеганой ткани.
Красотень.
Поверху бусины крупные, блестят на солнышке, переливаются.
На плечах платок зеленый с ружами, золотом подмалеванными… глядеть больно.
И Щучка застыла. Вперилась в болвана пустым взглядом.
А после вздохнула и тихо сказала:
— Он меня выгнал.
— Кто? — Еська сперва не понял, об чем это она.
— Он… — Щучка с нетерпения ногой притопнула.
Безликий.
— Сказал, что его дело было замуж меня выдать… он и выдал. А дальше пусть со мной муж мается.
Это, конечно, было сюрпризом. И подумалось Еське, что сюрпризы, если разобраться, он не слишком-то любит. И вот что делать с этой… молодой женой?
Послать куда подальше?
Не пропадет. И, может статься, сама обретенной свободе рада будет. Но… Безликий не простит? Да и сам себе Еська, если влипнет она в историю — а эта, судя по клейму на физии, всенепременно влипнет, — тоже не простит.
Все ж перед Божиней клятву давал.
Любить и заботиться.
Любить — это — конечно, навряд ли… такую пойди-ка попробуй полюби, но заботиться он может. И должен.
