— Сбор подписей за возвращение улице Гоголя исторического названия! — брякнул шемобор и незаметно слямзил с ближайшей полки какую-то бумажку — будто на неё он подписи и собирал.
— А тебе это зачем самому нужно? — как будто даже удивился старик.
— Мне за Гоголя обидно! — признался посетитель (он снова почувствовал свою школьную обиду и был вполне искренним). — Чего у всех есть улицы, а ему — шиш?
И посмотрел такими ясными серыми глазами.
— Вот ведь как бывает в жизни, — почти растерялся колдун, — Тебе за него обидно. А самому Гоголю — наплевать.
— Ну да! Не наплевать ему! — вскинулся шемобор.
— И памятника просил не ставить — поставили целую дюжину. И табличек навешали. И целый бульвар. Переименовали хоть улицу, и тут доброхот нашелся, подписи собирает. — забормотал старик себе под нос, потом строго посмотрел в глаза собеседнику. — Волю покойного надо уважать.
Дмитрий Олегович покрутил в руках листок, который он сцапал с полки. Увидел заглавие — в дореволюционной грамматике — «Воля покойного». Выронил листок на пол. Но тут же поднял и положил на место, поймав тяжелый взгляд хозяина. Неужели это и есть суровый экзаменатор, которого обещал ему Эрикссон? Может, сразу попроситься на пересдачу и удрать за тридевять земель?
«Экзаменатор» закрыл книгу, которую листал, и поманил нового гостя пальцем.
Сделав ещё несколько шагов к прилавку, борец за возвращение Малой Морской исторического названия обнаружил, что в лавке, оказывается, немало посетителей. И среди них даже какие-то знакомые лица имеются.
— Шемобор! Студент! Подлюга! — вразнобой закричали сёстры Гусевы и забились в невидимых сетях.
«Оп! Мунговские Бойцы! Снова. Неужели Эрикссон замутил всю эту историю с шарадой только ради того, чтобы в очередной раз повторить старый трюк с бесноватыми старухами? А может быть, это не простая букинистическая лавка, а мунговское логово? Название такое многозначительное — с них станется. И я его нашел, да. А они мне никакого вреда причинить не могут — покуда на мне амулет. Славно, славно. Старик за прилавком вполне тянет на шефа, или как там у них называется главарь шайки? Разберёмся потом, а пока надо выбираться отсюда и звать подкрепление. А потом — город свободный от мунгов, и я один — весь в белом. Спасибо, учитель».
— Я всё понял про волю покойного. Был неправ. Я пойду тогда? — раскланялся Дмитрий Олегович и сделал шаг назад. И словно упёрся спиной в давно знакомую стену своей тюрьмы.
— Выйти отсюда без моего позволения будет затруднительно, — усмехнулся старик.
— Вы бы и вход закрыли. А то придут какие-нибудь ни в чём не повинные книголюбы, — вмешался Виталик.
— Ага! — потирая руки, произнёс букинист. — Значит, свою вину вы уже признали? Как прекрасно! Вот только шемобора я ну никак не ждал. Может, в расход его? А?
Сёстры Гусевы дёрнулись было вперёд, но невидимая ловушка держала их крепко.
— У меня амулет! — напомнил Дмитрий Олегович и потряс цепочкой.
— Я не верю в этот амулет, — усмехнулся старик.
— Дедушка, миленький, а теперь отпусти нас! — взмолилась Галина. — Мы только убьём его — а дальше делай с нами, что хочешь.
— Нет, мы так не договаривались! — капризно сказал старик. — Лучше уж я сам с вами всеми разделаюсь. И с шемобором — тоже. Извини, бедняга, попал ты сегодня мне под горячую руку.
И снова углубился в чтение старинного фолианта.
Дмитрий Олегович посмотрел на сурового букиниста. Потом — на своих заклятых врагов мунгов. И полушепотом сказал:
— Предлагаю временно заключить перемирие. Как животные на водопое.
— От животного слышу! — не удержалась Марина.
— Нас больше, нам это невыгодно, — отвечал за всех Константин Петрович. — Простите. Ничего личного.
— Мне кто-то говорил, что у всех мунгов очень доброе сердце, — ни к кому не обращаясь, произнёс Дмитрий Олегович. — Я и представить не мог, что они могут отказать в помощи утопающему! Пусть это враг, но…
— Мне кто-то говорил, что шемоборы не тонут, — буркнул себе под нос Лёва.
Букинист, не обращая внимания на эти разговоры, продолжал листать старинные книги. Вот он отложил один фолиант, вот подвинул к себе другой. Под потолком словно сгущались тучи. Где-то в соседнем помещении прокатился раскат грома: это Маша уронила на пол большую алюминиевую кастрюлю с крышкой, а в кастрюле той лежали три оловянных миски и целая дюжина серебряных ложечек.
— Ничего, не помешаю? — на прилавке, аккурат рядом с букинистом, материализовавшись прямо из воздуха, уже сидел Кастор и болтал ножками. — Как тут миленько!
— А ну брысь! — замахнулся на него старик. С громким, очень натуральным обиженным мяуканьем, мунг второй ступени скатился с прилавка и растянулся на полу, стеная и выкрикивая что-то вроде: «Пощадите, барин, не губите жизнь молодую, дайте слово молвить!»
