поэта, чтобы «смертным толь высоко возможно было возлететь», ученым необходимо предварительно с Земли и в больших подробностях изучить «горящий вечно океан». Ведь коварные неожиданности солнечного излучения составляют одну из главных опасностей космических полетов. Нестационарные процессы, происходящие на Солнце, порождают потоки невидимых лучей и частиц, угрожающих космонавту. На примере работ по изучению Солнца видно, как велика и действенна помощь, которую науке оказывают правительство и партия. Замечательных открытий не было бы без громадной превосходно оборудованной обсерватории, где зрачки исполинских телескопов совмещаются с киноглазом. Астрофизик имеет все возможности проявить дерзновение героя стихотворения Маяковского, пригласившего дневное светило в гости, в дом, на чашку чая. Невольно ощущаешь, что проблемы изучения Солнца были звеном грандиозного плана покорения космоса, проводимого в нашей стране. Изучение «горящего океана» принесло плоды и позволило «смертному взлететь высоко».
Наука связывает ширину колец в срезе дерева с солнечной активностью. В концентрическом их узоре, в изменчивой их ширине отражается переменчивость солнечных годов. Кольца роста, годовые кольца нового в нашей жизни не сужаются, а становятся все шире и шире. Потому что все ярче и ярче светит солнце коммунизма, поднимающееся над горизонтом истории».
ГЛАВА ПЯТАЯ,
где высказываются некоторые соображения об изобретательской славе и показывается, сколь сложно выглядит иногда монумент великому изобретателю
Вот изобретатель почти у цели. Он уже столько передумал, перевоображал, столько измарал карандашом бумаги, что отчетливо представляет в уме, как движется каждой своей деталью его выдумка.
Но в этой горячке творчества, в этой жажде достигнуть цели не обмануло ли его воображение? Да и как показать другим то, что он так явственно и неоспоримо видит перед собой?
Надо испробовать изобретение на деле — строить модель, опытный образец, проводить испытания.
История знает много случаев, когда изобретатель, испытывая свои изобретения, жертвовал здоровьем и даже жизнью.
Создатель планера Лилиенталь много раз бросался с обрыва вниз с парой крыльев за плечами. Но однажды порыв ветра оборвал счастливое паренье, и Лилиенталь разбился.
Френсису Бекону — великому ученому и большому вельможе — блеснула в пути идея, что вареная курица дольше сохраняется, если обложить ее снегом. То была такая счастливая мысль, что он решил подтвердить ее опытом немедленно. Крикнул «Стой!» кучеру, вылез из кареты, прыгнул с курицей в свежий снег и стал голыми руками подгребать его под вареную тушку. Простой опыт оказался опасным. Изобретатель простудился, заболел и вскоре умер.
Лилиенталь погиб с небесной мечтой о полете, Бекон умер с земною мыслью о сохранении курицы. Но смерть Бекона столь же прекрасна, как и гибель Лилиенталя. Бекон заботился о хранении пищи для людей на земле. Это благородная забота. Перечисляя крупнейшие изобретения, Фридрих Энгельс недаром рядом с изобретением компаса упомянул об изобретении соления селедок. И без компаса, и без соленой селедки — этой пищи дальних каравелл — невозможны были бы длинные морские путешествия, грандиозные открытия неведомых земель…
Нынче шприц для инъекций для нас нечто заурядное. Но когда в середине XVII века немец Пурман изобрел этот шприц, то впервые решился его испробовать только на самом себе. Он призвал помощника собрать все мужество и велел вспрыснуть лекарство себе в вену. При уколе Пурман потерял сознание. На руке, в месте укола, возникло тяжелое воспаление. Историки до сих пор гадают: почему? То ли не было средства обеззаразить шприц, то ли так чудовищно было старинное лекарство, то ли сдали нервы смелого изобретателя. В том, что Пурман был человеком смелым, сомнений нет. Лишь в 1910 году— двести сорок лет спустя, с легкой руки Эрлиха, внутривенные вливания осмелились распространить повсеместно.
Тридцать пять лет назад немецкий врач Форсман загорелся героической мыслью — сделать тонкую трубку — катетер и ввести ее через вену руки прямо в собственное сердце. Он хотел узнать, что творится в его предсердиях и желудочках. Друзья отговаривали Форсмана, но изобретатель стоял на своем. Он сделал небольшой надрез на руке у локтевого сгиба, ввел туда свой длинный и гибкий катетер и стал медленно продвигать его по направлению к сердцу, по течению крови в вене. Изобретатель продвинул катетер на глубину в 35 сантиметров, но опыт пришлось оборвать, потому что, охваченный паническим ужасом, сбежал ассистент. Он представил, что дрогнет, затрепещет, а быть может, и остановится сердце, когда гибкая резиновая трубка прикоснется к его стенке изнутри.
Через неделю Форсман повторил опыт сам, уже без участия слабонервного коллеги. Он проделал над собой операцию в одиночестве, в темном рентгеновском кабинете, через зеркальце глядя на экран, как ползет от локтя к плечу и как тихо вползает в сердце тень резиновой змейки.
И многие изобретатели в мире, испытывая новую модель, переживают такое стеснение в груди, словно тихая змейка вползает в их нетерпеливое сердце!
Изобретатель крутит маленькую модель и радуется — восхищается легким ходом:
— Модель моей машины легко вращается от руки.
Рано радоваться! Ведь рука для малой модельки — это двигатель непомерной силы. Все равно, что для большой настоящей машины мотор в 500 лошадиных сил.
Изобретатель построил на столе модель моста и считает, что дело сделано. Прикажу, мол, увеличить его в сто раз, и мост выдержит самый тяжелый поезд. А мост рухнет под собственной тяжестью. Изобретатель не учел, что объем растет быстрее длины. Когда мост увеличат в сто раз, его масса возрастет в кубе — вес конструкции станет в миллион раз больше! Вот лишь самые простенькие неожиданности модели.
Существует наука о моделировании. Это такая тонкая, такая разнообразная наука, что простая популярная книжка, посвященная ей, получается не тоньше нашей книги.[8]
От модели, от замысла до законченной, действующей машины—долгая дорога. Забот еще целый короб. Работа только начинается. Бывает, годами сидят конструкторы, перекраивают машину на тысячный манер, пока не «доведут» — не сделают простой, надежной и дешевой.
Простое дело носить очки. И если и были здесь у кого-нибудь затруднения, то, казалось бы, только у крыловской мартышки. Но триста лет подряд маялись конструкторы: никак не могли приладить очки к глазам.
Сначала очки прикрепляли к шляпе. Очки без шляпы — никуда. Если хочешь читать — нахлобучивай шляпу.
Затем очковые стекла вшивали в ременный поясок. Его завязывали на затылке узлом, словно карнавальную маску.
Потом оправляли стекла в железные кольца и соединяли их перемычкой. Получалось как бы пенсне, но без зажима. Приходилось быть немножко циркачом, чтобы читать в таких очках. При малейшем неверном движении они сползали с носа.
Наконец, в XVI веке нашлась хитроумная голова, догадалась цеплять их за уши. Получились современные очки.
С тех пор прошло еще 400 лет, но поиски продолжаются.
Очки прикрепляют к палочке, как маленький флаг. Получается лорнет.
Очки с зажимом сажают на нос, и они держатся на нем, как всадник на лошади. Получается пенсне.
К очкам приделывают пару пружин, словно пару рук. Этими пружинками очки удерживаются за виски.
Очковое стекло зажимают в глазнице — получается монокль.
А недавно придумали новые очки, которые не сажают на нос. Маленькие хрустальные линзы, похожие на росинки, берут пипеткой с присосочкой и закладывают прямо в глаза под веки, как закапывают глазные капли. Очковые стеклышки прилегают к глазному яблоку и со стороны почти не заметны. Словно вовсе нет очков. Это замечательные очки. Они не беспокоят человека, не запотевают, не могут упасть и разбиться.
Простая машина велосипед: пара колес и рама. Ее знает каждый, до последнего винта. Она нам такой же надежный и верный друг, как собака или лошадь. И потому, быть может, так верна, так близка нам эта машина, что ее десятки лет «доводили»: шлифовали, приглаживали, подгоняли к мельчайшим нашим нуждам. Но об этом будет дальше рассказ.
Вообразите, тащит человек в квартиру гардероб. Тащит так: приподнял от земли — переставил, приподнял—переставил. Так весь путь. Лезут глаза на лоб у человека от натуги — уф, тяжело! И смеются люди над недотепой: от дурной головы ногам мученье — надо бы волоком или на тележке! Смеются люди, а не знают, что сами они таким же манером день-деньской напролет таскают четырехпудовую тяжесть.
Именно так передвигают люди свое тело при ходьбе. Пешеходов теперь снимают в кино. Можно, взяв киноленту, проследить на просвет кадр за кадром, как совершается каждый шаг. Пешеход приподнимает свое тело на одной ноге, и дает ему падать вперед, и тотчас же предупреждает падение, выставляя вторую ногу. Так повторяется при каждом шаге.
Много мускульной силы тратится зря. Шутка сказать: за день тысячи раз приподнять свое тело, тысячи раз его уронить, тысячи раз удержать на лету четырехпудовую тяжесть! Недурно бы было возить ее на тележке! Но вот задача: как самому поместить свое тело на тележку и самому же ее толкать?
Принято думать, что задачу эту впервые решил в 1813 году лесничий князя Баденского, офицер и камергер барон Дрез. У этого дворянина была пагубная страсть — он слишком увлекался механикой. С некоторых пор князю стали доносить, что Дрез пренебрегает обязанностями лесничего и придворного. Лесное хозяйство было запущено. Браконьеры рубили леса его высочества. Неприятности посыпались на голову злополучного камергера.
Однажды князь, разгневанный очередным происшествием, в окно увидел Дреза. Барон и камергер безмятежно ехал по улице верхом на узкой деревянной скамеечке с двумя неуклюжими тележными колесами. Носками сапог он отпихивался от земли. Величайшее наслаждение изображалось на его лице. Нелепо перебирая ногами, он разгонялся изо всех сил, и тогда наступало упоительное мгновение — можно было задрать ноги кверху и катиться так с разгону, в течение нескольких секунд. Дрез был счастлив. Он чувствовал себя победителем пространства.
Князю представились лесные угодья и браконьеры, пилящие леса. Он сел и подписал приказ о лишении Дреза звания камергера и княжеского лесничего. Но Дрез только обрадовался. Теперь он мог вплотную заняться механикой и своей «беговой машиной».
