Я посмотрел на Дженни, Дженни пожала плечами и покрутила пальцем у виска.
– Город на юге Москвы, – вдруг подал голос Рустам и с горечью прокомментировал: – Какие-то упоротые дебилы кроссворды сочиняют. Москва – она же сама и есть город!
– Может, пригород? – настороженно предположила Дженни. – Нутам, Зеленоград, Люберцы…
– Ага, при-го-род… – по слогам произнес Рустам и оживился: – Как раз восемь букв! – Он оглядел кроссворд и нахмурился: – Но тогда не Бальмонт… Если Бальмонт, то мягкий знак третий с конца. Чего вы там еще называли?
– Люберцы… – повторила Дженни.
– Подходит! И мягкий знак где надо, – обрадовался охранник. – Теперь, значит, дальше у нас получается: морское животное семейства китообразных. Первая буква «ы». Вторая «и»…
Мы с Дженни снова переглянулись.
– Люберцы без мягкого знака пишется, – сухо сообщила Дженни.
– Подольск! – неожиданно осенило меня. – Подольск! Он как раз на юге от Москвы!
Рустам внимательно посмотрел на нас и одобрительно покивал.
– Ну, молодцы! Не зря вас там учат… Подольск подходит. Значит, морское животное семейства китообразных, три буквы. Первая «к», вторая «и». Если Дали было правильно, то «и» вторая, да.
– Кит? – спросил я упавшим голосом.
– Щас… – сосредоточился Рустам. – О, подходит!
За окном снова застрекотала пила, вгрызаясь в металл. Дженни решительно вскочила, подошла к Рустаму и заглянула в кроссворд. А затем тихо вернулась и прошептала мне на ухо:
– Слушай, у него там и правда кит в кроссворде. Реально пропечатан! Это какая-то шиза.
– Надо звать медсестру! – кивнул я. – С нами что-то не так.
– Дурак, это с ними не так! – прошептала Дженни.
– Ага, конечно, – усмехнулся я. – Приняли экспериментальный препарат мы, а не так – с ними?
– По-твоему, это у нас галлюцинации? – Дженни обвела рукой палату. – Здесь, по-твоему, что-то изменилось?
Палата и впрямь не изменилась. Хотя выглядела странно. По потолку змеилась трещина в рваных клочьях штукатурки. Из стен во множестве торчали какие-то старые трубы, давно отпиленные и замазанные краской. Из трех окон палаты одно было наполовину закрашено сверху белой краской, другое снаружи затянуто металлической сеткой-рабицей – грязной и в голубиных перьях, и лишь третье окно открывалось и выглядело вменяемым. Впрочем, рукоятки у окон были зачем-то выдраны, и там зияли дырки.
Слева от входа на крашеной стене висела грязноватая раковина, зеркало над ней треснуло. И хотя вокруг было полно места, сама раковина располагалась именно здесь, и так неудачно, что край фаянсового бока выходил в дверной проем, и поэтому дверь в палату не могла закрыться до конца. Видно, ее не раз безуспешно пытались закрыть, но она неизменно стукалась о бортик раковины: в этом месте на двери виднелись зарубки, а на боку раковины – старый скол.
Это было так дико, что мне вдруг захотелось проверить, правда ли раковина не дает двери закрыться. Я подошел к двери и стал ее аккуратно закрывать, но дверь вдруг заклинилась, не дойдя даже до раковины. Я опустил взгляд: к линолеуму был небрежно прибит гвоздями крюк, как для полотенец, – он останавливал дверь на по л пути.
– Дверь не закрывается, слепой, что ли? – пробасил за моей спиной охранник Рустам.
Я обернулся на Дженни – глаза ее были круглые и растерянные.
– А… почему дверь не закрывается? – спросил я осторожно.
– А она никогда не закрывалась, – зевнул Рустам, – я тут двенадцать лет работаю. Вон упор специально прибит, чтоб такие, как вы, раковину не раздолбали. Река в Гибралтаре, три буквы, первая «н»?
– Нил, – хмуро сказала Дженни.
– Отлично, – кивнул Рустам.
Я глубоко вздохнул.
– Позовите медсестру, – попросил я. – У нас точно появились странные ощущения.
– А чего случилось? – нахмурился Рустам. – Да ты от двери-то отойди, не ломай.
– У меня ощущение нереальности происходящего, – сообщил я. – Мне все вокруг кажется диким и странным.
Охранник пожал плечами:
– Ну, ляг, полежи. Она скоро придет. Во дворе, наверно, с профессором, слышь, автобус пилят?
Во дворе действительно надрывно скрежетала пила.
