Линетта кивнула, а Нелла мысленно хмыкнула – так лихо она даже себе еще не врала.
– В чем будет моя задача?
– В Кольдерте ты обязана позаботиться о наследном принце Тройде, его жене и особенно об их сыне. Заботься о них и сделай так, чтобы король был тобой доволен, видел твое благотворное влияние на семью, чтобы Гвен, в смысле королева, не смогла убедить его в обратном. Ты должна внести свет и тьму Праматери в сердца тех, к кому приставлена; сделай все, чтобы в конечном счете маленький Норан не знал сомнений.
– Да, госпожа.
– И еще – не забудь, что твоя девственность принадлежит Великой Матери, отдать ее тому, кого назначит Праматерь, меньшее, что ты можешь сделать во имя Ее. Я подскажу тебе, когда придет время.
Жрица, перепуганно округлив глаза, кивнула.
– Да, разумеется, владычица! Я и не думала… ни о чем таком.
Храмовница пропустила это мимо ушей:
– В тебе не особо силен Взор жриц, но я смогу держать с тобой связь и направлять твой путь. Поверь, то, что я сказала тебе, только начало.
– Да пребудет со мной воля Праматери, – почти обреченно смирилась девушка. Уезжать из дома совсем не хотелось.
Смерив девицу взглядом, Нелла глубоко вздохнула и заговорила совсем иначе. Так, как когда-то говорила с маленькой девочкой, подобранной ею в деревушке на берегу Тарса, недалеко от дома Хорнтеллов.
– Ты уезжаешь из мира, который стал твоим домом, Линетта. Таков твой долг. Ты будешь скучать по Обители и, чтобы облегчить тоску, возьми его. – Храмовница протянула жрице кулон, выделанный из сверкающей морской раковины с высеченным на ней изображением четырех мечей: два центральных были скрещены, два крайних смотрели остриями вверх. Таков символ Часовых. – Если будет особенно трудно, если будет казаться, что все бессмысленно и Мать покидает тебя, приложи его к груди, вспомни великое слово Силы, заклинающее Часовых, почувствуй Богиню в себе. Это все, что я могу тебе дать.
Приблизившись, жрица дрожащими пальцами взяла украшение.
– Бл-благодарю вас, госпожа. – Линетта поспешила отойти от высокого кресла храмовницы.
– Да, у меня будет еще одна просьба, личного характера. По приезде в Кольдерт передай приветственное слово моим сыновьям, Гленну и Тиранту, и спроси, скоро ли они навестят свою мать. Гленна, думаю, ты помнишь, с Тирантом он тебя познакомит. Правда, Тирант воспитывался в христианской семье и теперь сам христианин, не сказать что слишком набожный, но все же в разговорах с ним лучше не говори о богах.
– Как прикажете, ма… матерь, – осмелилась Линетта. Глаза подозрительно заблестели.
– Тогда ступай. Не забудь завтра утром встретить с нами рассвет, к полудню отправишься. Настройся как следует.
– Спасибо, владычица.
Нелла улыбнулась, дожидаясь, когда девчонка уйдет. Она и впрямь по-своему любила Линетту – робкую, тихую, такую преданную и честную. Но все сущее должно быть обращено на пользу Праматери, его породившей, независимо от чувств. Только если принять это, только если признать, что в конечном счете существует лишь одна любовь – любовь к Всеединой, – только в этом случае и можно стать храмовницей.
Грей по-прежнему не скрывал презрения и недовольства, едва Шиада появлялась в его комнате. Сыпать оскорблениями перестал, но все так же возмущался и ворчал при каждом удобном случае. Ему не нравилось все: настои, мази, то, как невестка дышит, как сидит, ее молодое лицо. Однако стоило жрице пропасть на день-другой, Грей орал, что велит высечь девчонку, забывшую о своих обязанностях. Да орал так, что замок ходуном ходил. Такого не скажешь вслух, но Грей прекрасно чувствовал, как без лекарств жрицы боль его возрастала. И уж тем более никому бы Грей не сказал, как ненавидел себя и Шиаду за эту треклятую зависимость.
– Зачем ты ходишь за мной? Мужу слово дала? – спросил однажды свекор.
– Обучаюсь терпению.
– Или думаешь, что тебе после смерти зачтется за доброе дело? Надеешься, что это спасет твою душу от адского огня?!
– Я не верю в ад, старик. А богов никакой ложной добродетелью не обманешь – они от начала времен знают каждый наш поступок и кто чего заслуживает.
– И за какие, интересно, поступки я так мучаюсь?! – крикнул Грей и тут же отвернул от женщины искаженное злобой лицо.
– Долго умирают или в знак жертвы, или за грехи. Думаю, ты знаешь, что из этого относится к тебе.
Грей трижды переменился в лице, подбирая в голове ответ, но жрица перебила:
– Не ври хотя бы себе.
Уходя, Шиада плотно закрыла за собой дверь, задавшись вопросом: и впрямь, что за грех совершил Грей, если его искупление столь долго? Ответ не заставил себя ждать.
Спустя еще две луны Грей, недобро покосившись на невестку, наконец сказал:
– Шиада, твоя душа уже проклята и хуже тебе не будет, так будь добра, помоги мне умереть.
