ломанулся. Колька — товарищ — вовремя за шкибот прихватил. Т-с-с, говорит. А сам даже голову не повернул. Как заворожённый всё равно. Смотрит на этих двух тварей, взгляд отвести не может. А они, знаешь, прям будто пауки движутся. Тело возле самой земли, а ноги-руки по сторонам враскаряку. И так ловко перебирают… Ой, — схватился дед за сердце, — как вспомню, аж оторопь берёт. До чего ж богомерзкие. Я-то к мутантам ровно отношусь, ты не подумай чего. Сам без наград от матушки-природы не остался, — оттянул он пальцем щёку, демонстрируя пару гипертрофированных загнутых внутрь зубов на нижней челюсти. — Но разве ж это мутации, в сравнении с таким отродьем? Ну, в общем, твари эти всё ближе-ближе, коза наша на трёх ногах скачет, орёт дурью, аж жалко. Но утерпели мы, подпустили, а потом как жахнем со всех стволов — обоих в решето! Один сразу затих, а второй поживучее оказался. На спину брык, и давай трястись. Ногами-руками длиннющими машет, кровища в разны стороны — жуть. Сам весь жилистый такой, долговязый. Рот разинул, хрипит, кровью харкает. Лампу запалили, чтоб получше рассмотреть, подносим — рожа вроде человечья, только вытянутая сильно и бледная, будто у покойника. А глаза, знаешь, ну чисто как яйцо варёное — белые все, мутные, ни зрачка, ни радужки. Слепой то бишь от рождения. И, поди ж ты, по лесу бегал, о деревья башкой чай не бился.
— А второй? Тоже незрячий?
— Второму всю харю разворотило. В той каше и не разобрать — где глаза, где что. Но, чует моё сердце, все они такие.
— Это почему?
— А с чего ж им зрячими-то быть? Как в двенадцатом году пиздануло, так они, небось, лет двадцать в подземельях своих торчали, света не видя. Там и рожали. Народу-то много. Война войной, а организм требует, — усмехнулся дед. — Вот отродья разные и повылазили потом, едва на людей похожи, с бельмами заместо глаз.
— Что-то немного их повылезло, если тебе верить. Всего-то парочка.
— О-хо-хо! — откинулся Старик назад, барабаня ладонью по столешнице. — Парочка! Кабы так, да разве ж я о них бы вспомнил? Это всё цветочки были. Самое-то говно позже началось. Мутов мы тех спалили и забыли. А по осени поехали из Кузнечихи в Паль сваты. Пять мужиков на двух телегах. Езды там — километров десять. А их ни к вечеру нету, ни утром, ни через сутки. Кузнечихинские забеспокоились. Сваты сватами, а и меру знать надо. Да и мужики-то были не так чтобы сильно пьющие. В общем, послали за ними мальчонку, чтоб домой выпроводил пропащих. Мальчонку того долго ждать не пришлось. Примчался в мыле, всего колотит, слова не может вымолвить. Только рот разевает да рукой в ту сторону машет, откуда прибёг. Мужики местные, времени на расспросы не теряя, взяли ружья и пошли. Вернулись с двумя телегами, кучей кишок и шестью головами. Рассказали, что телеги на полдороги от Пали нашлись, оглоблями к дому. Видать, на обратном пути беда приключилась, под вечер. Вокруг всё кровью залито, на земле потроха раскиданы, а вдоль обочины головы стоят отрезанные: две лошадиных и четыре человечьих. А перед ними аккуратненько глаза разложены и на те головы смотрят, в глазницы свои пустые таращатся.
— Забавно. А что же пятый? Ты сказал — пятеро сватов было.
— Да-да, — кивнул старик, набулькав в опустевшие стаканы. — Пришёл пятый. Через неделю. Говорят, жевал собственную губу, а штаны по земле волочились, полные навалены. Уходил — крепкий мужик, светлая голова. Вернулся едва живой, конченым идиотом. На все расспросы только одно повторял: "Мастер, мастер, мастер…". А спустя полтора месяца концы отдал. Лёг, рассказывали, на лавку, руки на груди скрестил, да и помер с улыбкой блаженной. Видать, смерть ему милее жизни показалась.
— Так он что, в Перми был? Где пропадал-то неделю?
— Кто ж его знает? Может, и в Перми. А может, по лесам бродил, да только через неделю вышел. Но с тех пор скотина окрест регулярно пропадать стала. Две-три штуки за год с деревни. Вроде как дань берут. И всегда голову безглазую оставляют — метку свою. А людей не трогали больше. Тех, что к ним не совались.
— А были и такие?
— Да нашёлся один. Андрюшка — сынок попа кузнечихинского. Дурак дураком. Окромя святого писания знать ничего не знал, а туда же — надо всяк божью тварь разумную на путь истинный наставить. Всей деревней его отговаривали. Нет, попёрся, умоленный. Рясу батькину надел. Говорит, так, мол, представительнее. Ага. Посланник божий…
— Не защитил господь раба своего?
Дед усмехнулся и достал папиросу.
— Да на что мы ему? Миллиарды вон как хуем сбрило. А ты говоришь… Так, грязь из-под ногтей. Ладно, — он поднялся с табурета и пошаркал непослушными ногами к двери, — пойду, курну перед сном. Хорошо с тобой лясы точить, а организм-то на боковую просится.
Глава 2
От деревеньки с необоснованно городским названием Анинск, где я остановился, до Перми по прямой было пятьдесят три километра. И
