Дело было не в морщинах или цвете лица: ее глаза выглядели по-настоящему древними, похожими на черепашьи. Словно она жила долго-долго и слишком многое видела. Многое из того, что ни одному человеку знать и видеть не полагалось. В этих невероятных глазах жило горячее, живое чувство. Какое – Дина никак не могла понять.
– Как же мне больно, – беззубо прошамкала Азалия.
Потом случилось
И вот тогда пришло понимание: в том пристальном взгляде были ожидание и предвкушение.
Татьяна, потрясенная происходящим – сгорающие в кастрюле вещи, разгромленный алтарь, корчащаяся ведьма, – стояла за спиной Дины. Смотрела, как девушка склоняется ниже и ниже над ложем Азалии, проваливаясь куда-то.
Ведьма вроде бы совершенно ослабла и не могла пошевелиться. Тем неожиданнее оказался молниеносный, змеиный жест: она выбросила вперед скрюченную руку и цепко ухватила Дину за тонкое запястье. Рванула девушку на себя с такой силой, что та, не удержавшись, упала ей на грудь. Забарахталась, пытаясь подняться и отодвинуться, но у нее ничего не выходило.
Странное оцепенение овладело Татьяной. Она как будто смотрела не слишком интересный фильм, безучастно наблюдая за происходящим на экране. И не могла вмешаться.
На кровати натужно хрипела и бормотала на диковинном щелкающем наречии ведьма. Дина продолжала отбиваться, но с каждым мгновением делала это все менее энергично и яростно. Словно по инерции, без истинного желания оторваться.
Вдруг Татьяна ощутила резкую боль и вскрикнула, прижав руки к груди. Рванула блузку, и пуговицы с веселым перестуком полетели на пол. Женщина увидела, что ее кожа в том месте, где она соприкасалась с распятием, вздулась и покраснела, как от ожога.
От боли и неожиданности Татьяна пришла в себя и с ужасом осознала, что происходит на ее глазах. Перед мысленным взором замелькали прочитанные недавно строчки: «Предсмертные муки ведьм и колдунов мучительны…». «Ведьма цепляется за жизнь и не может умереть, пока не передаст свой дар…». «Отяжелевшая от грехов душа не может покинуть тело…. «Чтобы дать ведьме умереть, надо открыть окна, разобрать потолок или крышу…»
Татьяна попыталась оттащить девушку от кровати, но ничего не получалось. Хрупкое тело налилось каменной тяжестью. Казалось, что теперь они поменялись ролями: не Азалия прижимает к себе Дину, а та придавила ведьму к кровати, выжимая из нее… что?
Подвывая от страха, понимая, что счет идет буквально на секунды, Татьяна пыталась сообразить, что ей делать. Напоролась взглядом на уродливую вазу с цветами, подскочила к ней прежде, чем успела осознать зачем.
Выхватила цветы и, прежде чем сделать то, что собиралась, бросила взгляд на Дину.
Возможно, ей показалось.
Позже Татьяне почти всегда удавалось убедить себя в этом.
И только в ночных кошмарах иногда ей виделось выражение, которое застыло на лице Дины в тот момент, когда Татьяна стояла над ней, держа в одной руке вазу, как гранату, а в другой – розы, как чеку. На полудетском милом личике было написано безудержное, неистовое, сумасшедшее злое торжество.
«Успела? Опоздала?»
Татьяна заорала, размахнулась и изо всех сил швырнула вазу в окно. Может, правильнее было опустить ее на голову Азалии, запоздало обеспокоилась она. Но рассуждать было поздно.
Послышался звук удара, градом посыпались осколки, в комнату ворвался свежий весенний ветер. Татьяна почувствовала, что в образовавшийся проем, пролетев совсем рядом с нею, но не коснувшись ее, вырвалось
Татьяна медленно осела на пол и впервые в жизни потеряла сознание.
Эпилог
Новый год мы собрались отмечать вдвоем. Сошлись во мнении, что это семейный праздник и справлять его нужно в кругу самых близких людей. И пусть круг этот пока был очень узок, зато в нем точно нет лишних.
Я наряжала большую живую елку в гостиной и с наслаждением вдыхала бодрящий хвойный аромат. Татьяна возилась на кухне, ни на шаг не подпуская меня к плите, доверяя разве что очищать яйца от скорлупы или шинковать капусту.
