Несколько десятков реплик собирались вокруг доктора, чтобы послушать эти истории: после отбоя они шепотом пересказывали их другим, зачастую что-то додумывая или смешивая детали. Джек и Бобовый стебель, доросший до страны Оз. Лев, Колдунья и дружелюбный великан. Это было столь огромным контрастом со скукой, с малостью их мирка! Пять крыльев, ну шесть, считая Коробку. Почти все двери заперты. Хэвен окружен водой. Половина реплик слишком тупы, чтобы разговаривать, четверть – больны, а остальные – раздражительные и буйные.
Деваться некуда.
Никуда и не вырвешься.
А для Лиры случившееся имело совершенно иное значение. Она влюбилась, хотя ничего даже не осознавала и никогда не думала о своих чувствах и эмоциях. Она не понимала, что вообще означает любовь, да и в Хэвене никогда не произносили это слово. Под воздействием голоса доктора О’Доннел и ее тонких веснушчатых пальцев, которые мерно переворачивали страницы, почти погребенная часть ее сознания пробудилась, зашевелилась и раскрылась.
Доктор О’Доннел рассказала им про названия созвездий и звезд – Геракл и Лира, Кассиопея и Венера, Большая и Малая Медведицы. Именно она объяснила репликам, что звезды – это шары раскаленного добела газа диаметром в сотни сотен миль, расположенные в невообразимой дали.
Лира во всех деталях запомнила один из таких вечеров. Она сидела на кровати и слушала, как доктор О’Доннел читает одну из ее любимых книг, «Баю- баюшки, Луна»[1].
Внезапно Кассиопея – которая в то время была лишь Шестым номером – заговорила.
– Я хочу имя, как у звезды! – выпалила она.
Лира впала в замешательство. Она-то считала, что Шестая и есть настоящее имя Кассиопеи, так же как и Двадцать четвертая модель – ее собственное.
Доктор О’Доннел встала и неторопливо прошлась по спальне.
– Ты – Кассиопея, – произнесла она. – А ты – Медведица. Венера. Каллиопа.
Каллиопа, бывшая Седьмая и самая противная из генотипических копий Кассиопеи, хихикнула. Взгляд доктора О’Доннел упал на Лиру.
– Лира, – сказала доктор О’Доннел, и ту словно ударило током, будто обожгло.
Когда Лира опомнилась, то она ощутила нечто вроде вдохновения и принялась давать имена и названия всему, что она видела в Хэвене. Реплики называли крыло G Коробкой, но Лира сама придумала Похоронное Бюро. Столовую она нарекла Кастрюлей, а крыло С, где держали реплик-самцов, – Потайной Долиной. Камеры слежения, наблюдавшие за ней повсюду, стали Стеклянными Глазами, а тонометр – Пожималкой. Медсестры и доктора тоже оказались вовлечены в процесс, по крайней мере те, кого она видела регулярно. Лира не могла придумать прозвища ученым и беременным, поскольку практически никогда их не видела, но назвала бараки для рожениц Фабрикой. Это было логично, ведь именно оттуда и появились модели людей, которых позже переводили в послеродовое отделение, а затем и в спальни, чтобы выжившими занимались как минимум два часа в день.
Доктора Саперштейна Лира назвала Богом. Он контролировал Хэвен целиком и полностью.
Пока чтения продолжались, Лира всегда старалась сесть рядом с доктором О’Доннел, почти укладывая голову ей на колени. Пока доктор О’Доннел читала, Лира пыталась разобраться в дурманящей массе закорючек, привязать звуки к буквам. От сосредоточенности у нее начинали болеть глазные яблоки.
Как-то раз ей показалось, что доктор О’Доннел начала читать медленнее. Другие реплики ничего не заметили, но Лира сразу почувствовала нутром промежутки между словами и поняла, как они натыкаются на край-букву, прежде чем перепрыгнуть через очередной маленький белый промежуток на бумаге. Правда, сперва Лира предположила, что ей это померещилось. Но когда доктор О’Доннел стала водить пальцем вдоль строчек, постукивая по загадочным точкам и черточкам или приостанавливаясь перед особенно запутанным словечком, Лира поняла, что нет, ничегошеньки ей не мерещится.
Доктор О’Доннел пыталась помочь Лире читать.
И постепенно – так настраивают микроскоп, увеличивая разрешение, – словосочетания и фразы начали освобождаться из загадочных чернильных пятен на странице и внезапно раскрылись пониманию Лиры.
И. Я. Пошла.
Но чудо не могло длиться долго. Лире следовало бы догадаться об этом, но она, конечно, не сообразила.
Она совсем недавно получила имя. Она фактически родилась во второй раз. Она мало что понимала.
Однажды воскресным вечером доктор О’Доннел не появилась в спальне. Девчонки прождали ее около часа, а когда Кассиопее надоело маяться и бездельничать, она заявила, что собирается погулять по берегу за крылом А и попробовать набрать ракушек. Хотя подобные развлечения были категорически запрещены, Кассиопея входила в число тех немногих реплик, которые любили рисковать. Порой Лира составляла ей компанию, но сама она боялась моря – из-за историй, которыми медсестры делились друг с дружкой: про акул-людоедов в заливе Уоли, про аллигаторов и ядовитых змей в болотах.
День выдался чудесный, не слишком жаркий, и пушистые облака важно уплывали вдаль. Но Лире не хотелось наружу. Лира мечтала лишь об одном: сидеть на полу рядом с доктором О’Доннел, вдыхать запах антисептика и лимонного лосьона, исходящий от ее кожи, и смотреть на волокна бумаги, которые
